Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант - Сергей Абрамов

– Сформулируйте все ваши вопросы, комиссар, – осмелился я продолжить ледяным тоном. – Полагаю, что все они относятся к моему поведению в лагере. Мне будет проще ответить, а вам легче понять.

Бойл уже овладел собой.

– Смелость хороша, пока не становится глупостью. А глупость отнюдь не способствует долголетию.

Я улыбнулся, страшно не было. В папке в столе у меня лежал верный выигрыш.

– Я знаю, что вы хотите спросить, – сказал я, игнорируя его реплику. – Почему я отменил собак и плетки? Почему перевел Стила в канцелярию? Как и зачем связался с подпольщиками?..

– И еще вопрос… – перебил Бойл.

– Знаю. Почему убиты семеро чиновников, непосредственно вам подотчетных?

Он молча пожевал губами. А что ему еще оставалось делать? Ведь я перечислил все, что донес по телефону Онэ.

– Вспомните вашу директиву, – продолжал я, не давая ему возможности перейти в контратаку, – самое важное сейчас – это повысить выработку на всех участках. Для этого я отменил собак и плетки. Для этого и перевел Стила к себе: без него я не сумел бы связаться с зачинщиками побега. Они согласились на встречу в темноте с полной гарантией безопасности. Я дал эту гарантию в обмен на отсрочку побега и повышение суточной выработки. Правда, семерых служак пришлось принести в жертву, но ставка стоила выигрыша.

– А где же выигрыш?

Я молча протянул ему неизвестный Онэ листок с показателями суточных норм выработки на всех участках лагеря. Бойл взглянул, перечел еще раз и спросил все еще недоверчиво:

– Сначала Шнелль, теперь эти семеро. Не много ли на себя берешь?

– А если игра пойдет крупнее?

– Ну, играй, если выигрываешь. Только береги наиболее ценных.

– Я берегу вас, – сказал я.

Может быть, поэтому он и не стал уточнять. Но я знал, кого он имел в виду, и усмехнулся при мысли, что именно Онэ будет очередной жертвой. К вечеру, когда Бойл был уже в своей городской резиденции, я вызвал Онэ.

– Вы просили о поездке в Город, – начал я, смотря ему прямо в глаза, буквально излучавшие служебное усердие. – Я говорил с комиссаром. Он разрешил.

Служебное усердие сменилось удивлением и растерянностью. Поездка в Город была уже не нужна. Я угадал.

– Сейчас в этом уже нет надобности, – подтвердил мою догадку Онэ.

Я сыграл высокомерное недовольство.

– Не понимаю вас, Онэ. То вы просите о поездке, то вдруг от нее отказываетесь. Мне надоели ваши капризы. Комиссар разрешил вам однодневный отпуск – так выполняйте.

Он задумался: мавр сделал свое дело – зачем же ему уходить?

– А можно отсрочить?

– Нет, – отрезал я, – выезжайте с очередным угольным эшелоном. В служебном вагоне. Все.

– Но ведь эшелон уйдет только поздно вечером.

– Подождете до утра на товарной станции.

– Но я ничего не вижу в темноте.

– Возьмите провожатого. Джемс охотно проводит вас.

– Я предпочту кого-нибудь из блок-боссов, – сухо ответил Онэ. Он уже понял, что выхода нет.

– Послезавтра утром быть на работе, – сказал я, зная, что никакого «послезавтра» для него уже не будет.

Онэ вышел, даже не взглянув на поджидавшего в канцелярии Джемса. Тот всегда дожидался ухода Онэ, чтобы поговорить со мной.

– Слыхал? – усмехнулся он, кивнув на грохотнувшую дверь.

– Не клюет? – спросил я.

– Не клюет. Сообщил ему о твоей ночной экскурсии, а он: «Не дело писаря следить за начальством». Предложил поужинать – «с подчиненными не ужинаю». Вчера вечером ушел из ресторана с Пикэ.

– Кто этот Пикэ?

– Блок-босс из седьмого.

– Не жалко.

– Кого?

– Обоих. Онэ сегодня вечером уезжает с угольным эшелоном в Город. Ужасно не хотел.

– Понятно. С кем пойдет к поезду?

– Предложил тебя. Отказался.

– Значит, с Пикэ. Ты прав – не жалко. Эшелон уходит в одиннадцать. Успеем.

– Учтите: в бараке, кроме блок-босса, дежурит и постовой.

– После ухода Пикэ в седьмом останутся двое. А у нас есть спирт и брага.

– Все равно действуйте осторожней. Дорога к поезду мимо шахт на полкилометра простреливается.

– За шахтами перелесок и ни одного патрульного.

– Не промахнитесь. Ошибка недопустима.

Джемс только засмеялся в ответ.

А я представил себе, что произойдет утром. Онэ и Пикэ исчезнут. В Городе их не ждут – беспокоиться некому. Дежурного и постового за пьянку я отправлю на лесоповал. Телефон только у меня, а если позвонит Бойл во время моего отсутствия, трубку снимет Оливье или Джемс.

До «золотого дня», как официально именовался предстоящий праздник, оставалось четверо суток, а увертюра к «опере нищих» уже началась. Завтра я рапортую Бойлу о новом повышении выработки на рудниках и в шахтах и смогу сдать все явные и тайные дела Оливье.

В эти дни я должен быть в Городе.

Я выехал в воскресенье на рассвете, рассчитывая попасть к началу занятий в мэрии. По воскресеньям в мэрии, как и повсюду в Городе, был выходной день, но мэр работал, или диктуя Зернову свои записки по истории Города, или принимая посетителей, с помощью которых восстанавливалось в памяти то или иное существенное для заметок событие. Происходило это уже давно и никаких подозрений, естественно, не вызывало. Поэтому здесь и доводились последние приготовления к операции, до начала которой оставались считанные часы. Сюда спешил и я, зная, что и мое появление не привлечет внимания дежурных служителей.

Шоссе, мощенное большими каменными плитами, плотно пригнанными друг к другу, было, вероятно, очень похоже на дороги, проложенные римскими легионами на окраинах империи. В глухом галльском лесу тянулась прямая каменная лента, достаточно широкая для того, чтобы могли проехать по ней боевые колесницы цезарей или местные омнибусы в шесть лошадиных сил. Встречным уже приходилось съезжать с дороги, приминая подкравшуюся к тесаному камню молодую лесную поросль. По этой дороге я и выехал прямо во французский сектор, минуя сытых и вялых, как осенние мухи, патрульных. По моим расчетам, армия шахтеров Майн-Сити, наступая двумя колоннами, могла с ничтожными для себя потерями овладеть и железной дорогой, и этим древнеримским шоссе, опрокинув и уничтожив по пути все конные и пешие заставы галунщиков.

Видимо, французы, как человеческий материал, оказались хозяйственное и эстетически одареннее многих других, с которых лепилось это подобие земной жизни, – я судил по окраинам сектора, создававшимся людьми, а не «облаками», я видел не «гувервилли» из залатанных и помятых автобусов без колес или лачуги из ящиков, едва ли удобнее диогеновской бочки, а чистенькие домики из камня с черепичными крышами (научились здесь и обжигать черепицу для кровель) и благоуханием роз в ухоженных палисадниках.