Ужас Данвича - Говард Филлипс Лавкрафт

И снова мне предстоит коснуться обстоятельств, которые я предпочел бы вовсе замолчать или обрисовать намеком. Однако я должен раскрыть все до конца, дабы читатели поняли, отчего я призываю поставить крест на дальнейших исследованиях Антарктики. Мы уже проложили себе дорогу к месту, где, согласно расчетам, должен был находиться вход в туннель, для чего нам пришлось по мостику на уровне второго этажа перейти прямо на вершину сходящихся под углом стен и спуститься в коридор, особенно богато украшенный излишне затейливой поздней скульптурой (видимо, ритуального назначения), и тут, приблизительно в половине девятого вечера, Данфорт, благодаря своему обостренному по молодости лет обонянию, впервые учуял что-то необычное. Будь с нами собака, она бы, вероятно, предупредила нас еще раньше. Сперва мы не могли понять, что такое сделалось с воздухом, прежде чистым и свежим, но вскоре вспомнили нечто вполне определенное. Попытаюсь объясниться без обиняков. Нам в ноздри проник запах – едва-едва слышный, но, несомненно, схожий с тем, от которого нас тошнило, когда мы раскапывали нелепую гробницу монстра, которого анатомировал бедняга Лейк.

Разумеется, тогда мы не понимали этого так ясно, как сейчас. Объяснений напрашивалось несколько, и мы, застыв в нерешительности, стали шепотом совещаться. Самое главное, мы вознамерились не отступать, поскольку зашли уже слишком далеко и остановить нас могла только какая-нибудь очевидная опасность. Как бы то ни было, возникшие у нас подозрения были чересчур дикими, чтобы в них поверить. В нормальном мире такого не случается. Чисто инстинктивно мы притушили свой единственный фонарь, перестали обращать внимание на мрачные упадочные скульптуры, грозно глядевшие со стен, и на цыпочках, крадучись, двинулись дальше по замусоренному полу и кучам обломков.

Не только обоняние, но и зрение оказалось у Данфорта лучше моего: когда мы миновали в цокольном этаже немало арочных проходов, ведущих в другие комнаты и коридоры, а теперь наполовину заваленных обломками, он первый заметил, что завалы выглядят как-то не так. После многих тысяч лет запустения картина должна была образоваться несколько иная. Осторожно добавив света, мы обнаружили, что через обломки проложено подобие тропы, причем недавно. В этой разнородной куче было трудно различить следы, но там, где поверхность была ровнее, сохранились полосы, словно кто-то волок по полу тяжелые предметы. Однажды нам даже почудились следы полозьев, отчего мы снова застыли на месте.

Во время этой остановки мы – на сей раз оба одновременно – уловили другой запах. Странно, однако он испугал нас и больше, и меньше, чем первый. По сути он был не так страшен, но в подобном месте… при подобных обстоятельствах… разве что, конечно, Гедни… Пахло не чем иным, как бензином – самым что ни на есть обыкновенным бензином.

Наше дальнейшее поведение я предлагаю объяснить психологам. Мы понимали, что в этот сумрачный тайник былых эпох проникло нечто жуткое, проник виновник кровавого разгрома в лагере, и он таится – либо побывал совсем недавно – там, куда мы направлялись. Не знаю, что толкнуло нас вперед: отчаянное любопытство, страх, самогипноз, слабая надежда помочь Гедни. Данфорт шепотом напомнил о следе, который он заметил якобы в проулке надледного города, и о слабых свистящих звуках – они походили, конечно, на свист ветра в горных пещерах, но могли означать и что-то очень важное, ведь Лейк сообщал в отчете о вскрытии, что слышал подобные звуки и они доносились вроде бы из неведомых глубин земли. Я, в свою очередь, шепотом напомнил ему о том, в каком виде мы застали лагерь и чего там не обнаружили, и предположил: быть может, единственный выживший сотрудник Лейка, впав в безумие, совершил немыслимое – преодолел чудовищный горный хребет и спустился в лабиринты загадочного каменного города.

Но ни один из нас так и не придумал никакого по-настоящему убедительного объяснения даже для себя самого, не говоря уже о том, чтобы убедить партнера. Остановившись, мы затушили фонарь и обнаружили, что тьма вокруг не была беспросветной: ее рассеивал слабенький дневной свет, сочившийся сверху. Впоследствии по ходу движения мы включали фонарь лишь время от времени, чтобы сориентироваться. Из головы не выходили следы среди обломков, а запах бензина меж тем становился сильнее. Руины попадались все чаще и все больше мешали проходу; скоро мы убедились, что дальше пути не будет. Оправдывались наши пессимистические предположения относительно трещины, замеченной с самолета. Разыскивая туннель, мы забрели в тупик: нам было не пробраться даже в цокольный этаж, откуда начинался ход.

Осматривая во вспышках фонаря резные стены заблокированного коридора, мы нашли несколько дверных проемов, как обрушенных, так и относительно целых; из одного явственно тянуло бензином, теперь уже полностью заглушавшим другой запах. Присмотревшись, мы установили, что совсем недавно кто-то наспех расчистил вход. Какие бы ужасы там ни таились, ничто не препятствовало нам туда заглянуть. Думаю, нет ничего удивительного в том, что, прежде чем сделать первый шаг, мы выдержали немалую паузу.

И однако, когда мы осмелились ступить под темную арку, у нас отлегло от сердца. В отделанном скульптурой подобии склепа (правильной кубической формы, со сторонами в двадцать футов) не видно было никаких посторонних предметов, одни мелкие обломки. Инстинктивно мы стали разыскивать взглядом еще одну дверь, но не нашли. И тут же остроглазый Данфорт разглядел, что в одном углу кто-то сдвинул обломки с места, и мы включили фонари и направили их туда. В том, что мы там увидели, не было ничего из ряда вон выходящего, и тем не менее, будь моя воля, я сделал бы в рассказе купюру, ибо это зрелище наводило на страшные догадки. Суть не в самих предметах, а в том, как они тут оказались. Это были разные мелочи; они валялись на небрежно разровненной куче обломков, рядом с которой кто-то пролил изрядное количество бензина. Сделал он это недавно: в сильно разреженном воздухе плато все еще стоял резкий запах. Иными словами, мы наткнулись на место привала; наши предшественники, устроившие его, тоже убедились, что вход в туннель перекрыт, и повернули обратно.

Скажу кратко: все разбросанные предметы в том или ином виде попали сюда из лагеря Лейка. Здесь были жестянки, вскрытые таким же нелепым и замысловатым способом, что и в разграбленном лагере; большое количество горелых спичек; три иллюстрированные книги с непонятными пятнами; пустая чернильница и картонная упаковка с рисунком и текстом; сломанная авторучка; непонятные обрезки меха и палаточного брезента; использованная электрическая батарея с руководством к ней; рекламный проспект к нашему обогревателю и несколько смятых бумажек. От одного этого душа у нас ушла в пятки, но самое худшее случилось, когда мы разгладили бумажки и стали их рассматривать. Мы уже видели в лагере испещренные пятнами клочки бумаги и могли бы отнестись к новой находке спокойней, если бы не окружение – доисторическое подполье города кошмаров.

Потеряв рассудок, Гедни мог сымитировать группы точек на зеленоватых стеатитах, – и это объяснило бы, откуда взялись дикие могильные холмики в форме пятиконечной звезды; он также мог набросать более или менее примитивные схемки, на которых были обозначены ближайшие городские строения и нанесен путь к звездчатой громаде, где мы находились, и туннелю в ней, – путь, в отличие от нашего, начинавшийся с какой-то круглой структуры (мы узнали в ней большую цилиндрическую башню с рельефов, при взгляде из окна самолета представшую нам как обширный круглый провал). Повторяю: Гедни мог бы нарисовать такие схемы – ведь те, что мы держали в руках, как и наша собственная карта, основывались, очевидно, на поздних настенных рельефах из подледного лабиринта, хотя и не обязательно тех самых, которыми воспользовались мы. Но чего никак не мог сделать человек, не имеющий ни малейшего отношения к искусству, так это выполнить наброски в особой четкой и уверенной манере, которая при всей небрежности рисунка решительно превосходила свои образцы – позднейшую упадочную резьбу; в манере, присущей исключительно самим Старцам и относящейся к эпохе расцвета их ныне мертвого города.