Графиня де Монсоро - Александр Дюма

– Неужто вы поедете к нему? Вы нанесете ему визит? О брат, подумайте хорошенько, не слишком ли много чести.

– Нет, государь, я не поеду к нему.

– Ну а тогда как?

– Он меня ожидает.

– Где?

– У меня, в Лувре.

– У вас? Но я слышал крики, его приветствовали при выезде из Лувра.

– Выехав через главные ворота, он вернется через потайную дверь. Король имеет право на первый визит герцога де Гиза, но я имею право на второй.

– Ах, брат мой, – сказал Генрих, – как я вам признателен за то, что вы строго блюдете наши привилегии, которые я, по слабости характера, иной раз упускаю из рук. Идите же, Франсуа, и договаривайтесь.

Герцог взял руку брата и наклонился, собираясь запечатлеть на ней поцелуй.

– Что вы делаете, Франсуа? Придите в мои объятия, я прижму вас к сердцу! – воскликнул король. – Там ваше настоящее место.

И братья несколько раз крепко обнялись. Обретя наконец свободу, герцог Анжуйский вышел из кабинета, быстрым шагом миновал галерею и поспешил в свои покои.

На его сердце следовало бы набить стальные и дубовые обручи, как на сердце первого мореплавателя, чтобы оно не разорвалось от радости.

После ухода своего брата король заскрежетал зубами от злости, бросился в потайной коридор, ведущий к спальне Маргариты Наваррской, которую теперь занимал герцог Анжуйский, и вошел в узенькую каморку, откуда можно было слышать беседу между двумя герцогами – Анжуйским и Гизом – так же отчетливо, как Дионисий из своего тайника[103] мог слышать разговоры пленных.

– Клянусь святым чревом! – сказал Шико, открывая оба глаза и усаживаясь на полу. – До чего трогательны эти картины семейного согласия. Одно время мне даже показалось, что я на Олимпе и присутствую при встрече Кастора и Поллукса после шестимесячной разлуки.

Герцог де Гиз поджидал герцога Анжуйского в бывших покоях Маргариты Наваррской, где некогда Беарнец и де Муи шепотом, на ухо друг другу, разрабатывали планы бегства. Осторожный Генрих Наваррский знал, что в Лувре почти каждое помещение устроено с расчетом на то, чтобы все разговоры в нем, даже ведущиеся вполголоса, мог бы подслушать тот, кого это интересовало. Герцог Анжуйский также не пребывал в неведении относительно такого немаловажного обстоятельства, но, очарованный простодушием и ласковым обращением короля, либо не придал ему должного значения, либо просто забыл о нем.

Генрих III, как мы уже сказали, занял свой наблюдательный пост в ту самую минуту, когда его брат вошел в комнату; таким образом, ни одно слово из беседы двух принцев не могло ускользнуть от королевских ушей.

– Ну как, монсеньор? – с живостью спросил герцог де Гиз.

– Все хорошо, герцог, заседание состоялось.

– Вы были очень бледны, монсеньор.

– Это бросалось в глаза? – обеспокоился герцог Анжуйский.

– Мне бросилось, монсеньор.

– А король ничего не заметил?

– Ничего, по крайней мере мне так кажется. Его величество задержал ваше высочество у себя?

– Как вы видели, герцог.

– Он, конечно, хотел поговорить с вами о моем предложении?

– Да, сударь.

Наступило неловкое молчание, смысл которого хорошо понял король, не упускавший ничего.

– И что же сказал его величество, монсеньор? – спросил герцог де Гиз.

– Сама идея королю понравилась, однако чем более гигантский размах она грозит принять, тем более ему кажется опасным ставить во главе всего дела такого человека, как вы.

– Тогда мы близки к поражению.

– Боюсь, что так, любезный герцог, и Лигу, по-моему, могут распустить.

– Вот дьявольщина! – огорчился герцог де Гиз. – Это значит умереть, не родившись; кончить, не начав.

– Оба они завзятые остряки, что тот, что другой, – раздался над самым ухом Генриха, склонившегося у своего слухового отверстия, чей-то тихий и ехидный голос.

Король резко обернулся и увидел большое тело Шико, согнувшееся у другого отверстия.

– Ты посмел пойти за мной, негодяй! – вскипел король.

– Замолчи, – сказал Шико, махнув рукой, – ты мешаешь мне слушать, сын мой.

Король пожал плечами, но, поскольку шут, как ни говори, был единственным человеческим существом, которому он полностью доверял, снова приник ухом к отверстию.

Герцог де Гиз заговорил опять.

– Монсеньор, – сказал он, – мне кажется, что если бы дело обстояло так, как вы сказали, король тут же объявил бы мне об этом. Принял он меня довольно сурово и, конечно, не стал бы сдерживаться и высказал бы мне в лицо все свои мысли. Может быть, он просто хочет отстранить меня от Лиги.

– Мне тоже так кажется, – промямлил герцог Анжуйский.

– Но тогда он погубит все дело.

– Непременно, – подтвердил герцог Анжуйский, – и так как мне было известно, что вы уже приступили к исполнению своей идеи, то я бросился вам на выручку.

– И чего вы добились, монсеньор?

– Король предоставил вопрос о Лиге, то есть о том, вдохнуть ли в нее новую жизнь или навсегда ее уничтожить, почти на полное мое усмотрение.

– Ну и что вы решили? – спросил герцог Лотарингский, глаза которого сверкнули помимо его воли.

– Слушайте, все зависит от утверждения королем главных заправил, вы это прекрасно понимаете. Если вместо того, чтобы устранить вас и распустить Лигу, он изберет ее главой человека, понимающего значение всего дела, если он назначит на этот пост не герцога де Гиза, а герцога Анжуйского?

– Ах вот как! – вырвалось у герцога де Гиза, который не смог сдержать ни восклицания, ни внезапного прилива крови к лицу.

– Добро! – сказал Шико. – Два дога сейчас подерутся из-за кости.

Но, к немалому удивлению гасконца и к еще большему удивлению короля, который гораздо менее своего шута разбирался в потайных пружинах разыгрывавшегося перед ним действа, герцог де Гиз внезапно перестал удивляться и гневаться и сказал спокойным, почти веселым голосом:

– Вы ловкий политик, монсеньор, если вы этого добились.