На кресах всходних - Михаил Попов

Смешное слово «братка»: потерпи, братка, потерпи! На плечах меня тащат, прицепили плащ-палатку к двум жердям и тащат вчетвером. А мне не лежится — тошнит, вернее, меленько так подташнивает, а в голове круговое пение, как будто крестный ход внутри передвигается. Потом вдруг — тишина, и тогда кажется, что где-то далеко стучит пулемет — бой не закончился. Дурак дятел заработал. И запахи — лесные сильные запахи, — в другое время не обращаешь на них внимания, а здесь они подпирают тошноту — грибами, гнилью какой-то пахнет, и вообще тепло. Если меня ранило, — а меня ранило, — то я должен бы дрожать от потери крови, а тут теплынь. Я переваливаюсь на правый бок — там ноги в сыромятных постолах из коровьей шкуры месят воду, перемешанную с осокой, — вот, значит, что это хлюпало, это не у меня в голове хлюпы. Болотистый, однако, край Беларусь. Меня вырвало вниз, и я спокойно отвалился на спину под матюки Анатоля, ему попало на колено моими выбросами. Но это ничего, это не с головой, так что потерпи.

Сразу после этого я заснул — слабость от потери крови, — и приснилось мне то, что снится часто: стоя на четвереньках, я отодвигаю круглую тяжелую решетку в полу, пропускаю тело вниз и, держась снизу за склизкие прутья, болтаясь телом, как отвесом, заставляю решетку встать на место. После этого прыгаю в котел, до половины налитый горячей водой.

На мое счастье, в варочном цеху никого тогда не было. Оскальзываясь на жирном полу, двигаюсь к выходу и незаметно выбираюсь в холодную темноту. Слышу движение за спиной, но оно не имеет отношения ко мне.

Интересно даже, как сыскари доложили по начальству о моем невозможном исчезновении. Они дотащили меня, меняясь по ходу, а это верст не менее семи-восьми. А что делать, осколками меня посекло «очень приблизительно», как сказал доктор Старовойтов, — везение на грани фантастики. Контузия тоже без осложнений. Лечение — просто лежать, так это я пожалуйста. За героизм прикрепили меня к штабному котлу. Раньше, говорят, всем племенем Порхневичи питались из одной варильни — первобытный коммунизм. Теперь партизанское братство перешло в эру классового расслоения. И главное — никто не бурчит, как будто так и надо. Я лично возражать не собираюсь — супа с мясом похлебать и хлеба три куска, а не один — поди плохо? А может, я и правда герой? С чего это я вдруг кинулся поджигать тот перебитый шнур? Что руководило мной? Как ни разбирай, ни раскладывай на составные части психическое состояние — отчетливо можно говорить только о какой-то профессиональной досаде: шли, вылеживали у железки чуть не сутки, копали, обламывая ногти, заложили, дождались очень перспективного тягника, вот он уже наползает, рельсы ноют, и какая-то идиотская очередь перебивает бикфорд. Надо уходить, засекли, поливают пульками, но так досадно! Недоделанная работа — кол в печень. Вот и сунулся. Не рассуждая, не взвешивая шансы. Но Анатоль с Михальчиком и Петром тоже ведь. Логично было меня там бросить: зачем две жизни класть за надежду вытащить одного явно раненного?

Внутренний лес человеческий темнее Далибукской Пущи.

Супешник мне и кашу таскает Макарка, дружок у него есть еще, Коська. Макарка болтун забавный, Коська молчун и мастер вердиктов. Макар что-нибудь наврет, накрутит про лагерную нашу жизнь, про то, как опять напился капитан Портупеев со старым Мишкой и заснул, спалил подметки в костре, а Коська только вздыхает и режет одним словом — «дурень».

Никогда бы не подумал, что у Витольда тут какая-то боеспособная часть. Первое впечатление — сплошь бабы, детишки, старики, коровы, лошади, пекарня, — ей-богу, просто лесное племя. Берендеи. Как сначала казалось, так и теперь кажется — обуза, ведь никакой мобильности, в случае облавы не уйти, не раствориться мелкими группами. Если резко и аккуратно войдут батальоном с пулеметами, куда все это хозяйство денется? Посекут, разве что кто под кустом случайно отлежится. Но Витольд держится за свое племя как незнамо за что. Ну, это его дела, его война такая. И главное, бригада терпит. Говорят, много раз он цапался, да ему прощают за отдаленность. А я думаю, просто знают: расчет за все будет потом.

И обуза, и опора. Сразу я понял, что дисциплина у Витольда не хуже фронтовой. Авторитет какой-то совсем уж — вождь и шаман в одном лице. Ну, понятно, тут его родаков с два десятка, короля играет свита, но все равно важно, каков сам батюшка король. Говорят, что Витольд сначала вообще хотел отсидеться, а потом наоборот: все доказал в первый год, сам лез с башкой во все дела и пулями мечен. Теперь ему не обязательно, командир не впереди на лихом коне, а из штаба мыслью своей воюет. Но, судя по тому, как перед ним тянутся не только молодые хлопцы, но и дядьки с пузами и бородами, приходится верить, что с личным героизмом у пана Порхневича все тип-топ. Сам он на происхождении не настаивает, по-русски говорит как выпускник учительского института и, если кто-то из своих по старинке обратится с «паном», даже окорачивает, но чувствуется, что оттеночек господский нет-нет да и поблазнит. Хотя ничего такого уж именно польского в нем и нет, не говоря уж о родичах. Опять-таки и у нас тут, как я заметил, и партсобрания, и комсомольцы, и отчетность по диверсионной работе в процентах — все есть, но как бы чуть из-под полы «прошу паньства». Подозреваю, прежде была еще и духовитее в этом смысле атмосфера в войске, но теперь фронты наши замаячили на близком горизонте, так что старые привычки надо прятать.

Однако все познается в сравнении. Прошел слух, что где-то в нашей Пуще завелась шайка Армии крайовой, так у нас было собрание на предмет готовности к провокациям от огорченных поляков. Видимо, будут столкновения, там и полюбуемся. Для них приход наших еще тоскливее, чем для фрицев: те хоть отступить могут, а эти в Пуще как рыба в старице. А сеть — мы. Теперь охранение усилено и с севера, и на дальнюю работу на железку мы временно не ходим.

Макарка прискакал, объяснил, почему пока придется подождать с патефоном. У него идея — порадовать меня музычкой: в штабе есть патефон и пара пластинок, не помню, чей это трофей. Макарка решил, что под музыку я быстрее очухаюсь. Но сейчас пока нельзя: прибыли какие-то дядьки из бригады. Уже идут. Сюда! Макарка — за порог и там засел: будет подслушивать. Нравится мне этот мальчишка, хоть сам я в его годы был совсем не то. Хотя и не помню я себя в его годы. Почти.

А эти прибыли целой делегацией. Следователь бригадный не страшный. Маленький человек в песочной ленд-лизовской шинели — надо же, щедрость заморского брата и до лесов добралась! — покашливает в кулачок, хворый видать, потная лысина с поперечным начесом — для кого он старается красоту наводить в лесу?

С ним Шукеть, ну, можно не сомневаться, этот не упустит случая проявить бдительность. Удивительно противное существо. Ты будь подозрительным, если надо, но зачем выглядеть подозрительным? И какой противный голос! Так могла бы разговаривать скрипучая телега.

А вот этого не ожидал. Сам пан Порхневич! Он не стал входить, все равно внутри сесть некуда: топчан да чурбак вместо стола — вся моя обстановка. Я лежу головой к двери, потому мне его лица не видно, судить о его реакции можно только по отбрасываемой тени. Пока неподвижна.