Восемь - Кэтрин Нэвилл

Минни посмотрела на меня, и мне почудилось, что ее темно-зеленые глаза силятся разглядеть нечто в моей душе.

— Финикийцы знали этот ритуал, — продолжала она. — Греки тоже. Даже Пифагор запретил своим последователям записывать его, таким опасным он считался. Самая большая ошибка мавров состояла в том, что они пренебрегли этим запретом. Они записали символы на шахматах Монглана. Хотя формула зашифрована, кто-нибудь, собрав все части воедино, может прочесть ее и понять значение. И тот, кто сделает это, не проходил ритуала посвящения, во время которого неофит, испытывая смертельную боль, клялся никогда не использовать знание во зло. Земли, где развивалась эта тайная наука, где она расцвела, арабы называли Аль-Хем — «черные земли». Потому что каждую весну после разлива рек на берегах оставался толстый слой плодородного черного ила. А тайное знание арабы называли «аль-хеми» — «черное искусство».

— Алхимия? — сказала Лили. — Типа как превратить солому в золото и все такое?

— Да, искусство трансмутации, — ответила Минни со странной улыбкой. — Адепты знания утверждали, что могут превратить обычные металлы, вроде олова и меди, в благородные, золото и серебро. И этим их возможности вовсе не ограничивались.

— Издеваетесь, да? — фыркнула Лили. — Мы приперлись на край света и прошли через все эти заморочки, и тут выясняется, что эти пресловутые шахматы — всего лишь куча подерганной бутафории, с помощью которой допотопные жрецы морочили людям головы всякими магическими фокусами?

Я внимательно разглядывала покров, и в моей голове кое-что начало проясняться.

— Алхимия вовсе не магия, — все больше увлекаясь, стала объяснять я Лили. — То есть теперь, конечно, да, но изначально алхимики не были шарлатанами. На самом деле современные химия и физика произошли именно из алхимии. В средние века все ученые были алхимиками, а многие изучали ее и позже. Галилей помогал герцогу Тосканскому и Папе Урбану Восьмому с их тайными экспериментами. Мать Джона Кеплера чуть не сожгли на костре как ведьму за то, что она обучала сына тайному знанию…

Минни кивнула, и я продолжила:

— Говорят, Исаак Ньютон больше времени проводил, смешивая химические реактивы в своей кембриджской лаборатории, нежели тратил на написание «Principia Mathematica» — «Математических начал натуральной философии». Парацельс, возможно, был мистиком, но он же является отцом современной химии. На современных крекинг-печах и в плавильных цехах используются алхимические принципы, которые он открыл. Знаешь, как делают пластик, асфальт, синтетические волокна из нефти? Разрушают молекулы, подвергая их температурной обработке и воздействию катализаторов, — то есть то же самое, что, по утверждению древних алхимиков, надо сделать, чтобы превратить ртуть в золото. На самом деле в этой истории есть только один сомнительный момент.

— Только один? — переспросила Лили с ее всегдашним скептицизмом.

— Шесть тысяч лет назад в Месопотамии не было ускорителей элементарных частиц, а в Палестине не было крекинг-печей. На тогдашнем уровне технологии можно было разве что медь и латунь превратить в бронзу.

— Возможно, — ничуть не смутившись, признала Минни. — Однако если древние жрецы науки не владели неким опасным и уникальным знанием, почему они окутали его такой тайной? Почему требовалось всю жизнь упорно учиться, чтобы пройти посвящение, произнести целую литанию клятв и обещаний, пройти оккультный ритуал боли и опасности, прежде чем вступить в орден…

— Тайных избранных? — спросила я.

Минни не улыбнулась. Она взглянула на меня, а потом на покров. Она долго молчала, а когда заговорила, ее слова пронзили меня, будто нож в сердце.

— Орден Восьми, — спокойно сказала она. — Тех, кто может услышать музыку сфер.

Последний кусочек мозаики со щелчком встал на свое место. Теперь я поняла, почему Ним рекомендовал меня, почему со мной хотел познакомиться Мордехай, почему Минни «избрала» меня. Вовсе не потому, что я была выдающейся личностью, не из-за моего дня рождения или ладони — хоть они и пытались меня заставить в это поверить. Но то, вокруг чего все крутилось, оказалось не оккультизмом, а наукой. А музыка и есть наука, причем наука более древняя, чем акустика, которой занимался Соларин, или физика, в которой специализировался Ним. Я знала это, потому что музыка была моей специализацией в колледже. Недаром Пифагор ставил музыку в один ряд с математикой и астрономией. Он считал, что звуковые волны омывают Вселенную и составляют все сущее, большое и малое. И он был не далек от истины.

— Это волны, — сказала я. — Они не дают молекуле распасться на части, они заставляют электрон смещаться с одной орбиты на другую, изменяя его валентность таким образом, что атом может вступить в химическую реакцию.

— Точно, — возбужденно сказала Минни. — Волны света и звука составляют Вселенную. Я знала, что не ошиблась в тебе. Ты уже на правильном пути.

Лицо ее разрумянилось, и она опять стала выглядеть моложе. И снова я подумала, какой же красивой, должно быть, была эта женщина всего несколько лет назад.

— Но то же самое можно сказать и о наших противниках, — добавила Минни. — Я говорила вам, что существуют три части формулы: доска, которая теперь в руках другой команды, покров, который перед вами, но ключ к формуле — фигуры.

— Я думала, они у вас, — встряла Лили.

— С того времени, как шахматы извлекли из земли, никому не удавалось собрать в своих руках больше фигур, чем мне. Двадцать фигур спрятаны в разных тайниках, где, как я надеялась, их не отыщут еще тысячу лет. Однако, судя по всему, я ошибалась. Раз уж русские почуяли, что у меня есть фигуры, белые силы тут же заподозрили, что несколько из них следует искать в Алжире, там, где я живу. К моему глубокому сожалению, они правы. Эль-Марад собирает силы. Я почти наверняка знаю, что ему удалось внедрить в мое окружение своих людей, так что, боюсь, мне не вывезти фигуры из страны.

Так вот почему она сказала, что Эль-Марад не знает, кто я такая! Он выбрал меня эмиссаром, не подозревая, что я уже завербована другой командой. Однако у меня осталось еще много вопросов.

— Значит, ваши фигуры здесь, в Алжире? — спросила я. — А у кого остальные? У Эль-Марада? У русских?

— У них есть кое-что, но я не знаю, сколько точно, — сказала Минни. — Остальные разметало по миру после Французской революции, многие утеряны. Они могут быть где угодно — в Европе, на Дальнем Востоке или даже в Америке. Возможно, их никогда не найдут. Мне потребовалась целая жизнь, чтобы собрать те фигуры, которые у меня есть. Некоторые в безопасности в других странах, но из двадцати фигур восемь спрятаны здесь, в пустыне, — точнее, в горах Тассилин. Вы должны достать их и привезти ко мне, пока не поздно.

Ее лицо светилось от воодушевления, она схватила меня за руку.

— Не так быстро, — охладила я ее восторг. — Послушайте, Тассилин в тысяче с лишним миль отсюда. Лили нелегально попала в Алжир, у меня работа огромной срочности. Это не может подождать до тех пор, пока…