Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

И во всех ситуациях Ирина придерживала свой козырь: что бы там ни фантазировал себе Рэмси, Лоренс женится. Боль от осознания этого еще не прошла, но это было сугубо ее личное дело. Она не будет разбрасываться личным и размахивать им, как скалкой.

Тем временем дом на Виктория-парк-Роуд словно подхватило вихрем, как и домик Элли, и унесло, а за окнами проносились картины прежнего мира. Она не открывала «Дейли телеграф» и не включала телевизор, ведь в сложившейся ситуации это могло стать поводом для серьезного конфликта, который она вряд ли бы перенесла. Разумеется, о том, чтобы проверить электронную почту, не могло быть и речи, хотя в ее виртуальном ящике наверняка скопилось немало поздравлений. Телефон зазвонил часа в три дня во вторник, но Ирина не решилась ответить, перебив мужа на полуслове. Звонки раздавались еще не раз, но она уже была занята проливанием слез и не могла говорить. Вечером она решительно сняла трубку и положила ее рядом с аппаратом, чтобы заткнуть этот ненавистный агрегат.

Это стало началом и концом самых значимых событий, воспоминания Ирины о которых были вполне четкими и связными.

Она поднялась на рассвете в четверг. Если в этом неопределенном времени суток и было нечто тошнотворное, как, например, кофе с обезжиренным молоком, скучная серость, мелькавшая в щелях между занавесками, то сейчас казалось особенно отвратительным, поскольку намекало на завершение второй бессонной ночи в дополнение к еще одной проведенной в полудреме в самолете. Сказать, что у нее начались галлюцинации от усталости, было бы слишком, но она, бесспорно, уже теряла нить и цель всей словесной перепалки. Рэмси подошел к самым сентиментальным высказываниям. Он дал ей все, что мог, всего себя, ничего не утаив. Он даже пожертвовал ради нее самым дорогим — чемпионатом мира.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Ирина, отрывая взгляд от кухонного стола. — С чего ты взял?

— За день до финала я застукал тебя с твоим «ботаником» и не мог после этого играть. Странно, что я еще помнил, как держать кий.

— Действительно, странно, ведь ты был вдрызг пьян! — Ирина столько раз повторяла, что просто хотела «встретиться с самой собой», что ей стало казаться, что фраза режет слух даже ей, и она перестала ее произносить.

— Я был ослеплен горем, голубушка. Первые фреймы у меня перед глазами стояла картина, как ты с «ботаником» кувыркаешься в постели.

— После полутора бутылок «Реми» ты не разглядел бы свои пальцы прямо перед глазами! Скажи мне прямо, ты действительно считаешь меня виноватой в твоем провале в Шеффилде?

Рэмси смотрел на нее с непониманием.

— А из-за кого я напился? Ты действительно не считаешь себя виноватой в моем публичном позоре? Милая, да тебе просто повезло, что твой Рэмси Эктон умеет прощать!

Удивительно, что после всего пережитого у Ирины еще были силы ругаться, но адреналин в кровь при этом уже не поступал. Она сочла, что его поведение дает ей право сказать все то, о чем промолчала в мае.

— Ты сам себя опозорил! Кроме того, опозорил еще и меня! Думаешь, мне было приятно смотреть на мужа, который, шатаясь, крутится у стола и не может забить шар, стоящий в двух дюймах от лузы? Да и выглядел при этом как бродяга — одежда мятая, волосы взъерошены. А твои реплики в адрес О’Салливана — мне хотелось сквозь землю провалиться! Умеет прощать — в гробу я видела твое умение!

— Если бы в моей жизни не было жены, которая путается с другими парнями, я бы этого О’Салливана в порошок стер, не сомневайся!

— Если бы ты умел слушать свою жену и доверять ей, может, ты бы и выиграл финал. Но я не собираюсь нести ответственность за твое неумение доверять людям!

— Я тебе все на блюдечке преподнес. Имей в виду, лапочка, если бы не я, ты бы ни за что не получила эту медаль в Нью-Йорке.

У Ирины отвисла челюсть.

— Значит, ты проиграл из-за меня, а я получила медаль благодаря тебе? Интересно.

— Я открыл для тебя снукер! Я подарил его тебе! Не будь снукера, не было бы твоей книги, и медали бы не было. Никогда.

— Ты подарил мне снукер? Пожалуйста, позволь его вернуть! Потому что меня тошнит от снукера, мне до смерти надоел снукер, я даже слова снукер слышать не могу, и, если я смогу больше никогда в жизни не увидеть ни одного матча, я готова встать на колени лицом на восток и целовать землю!

Рэмси побелел. Он замер на мгновение и быстро скрылся за дверью, ведущей в подвал. Сначала она решила, что он сбежал в свое логово, чтобы подавить позывы к применению силы. Но у насилия столько же вкусов, сколько у мороженого. Через минуту появился Рэмси, держа в руках Дениз. С пугающей неторопливостью он подошел к столу, поставил ногу на стул и одним движением сломал хребет Дениз на тридцать третьем году ее жизни.

Убийство соперницы мгновенно сняло существовавшее в помещении напряжение. Воздух уже казался ей менее плотным, а тиканье часов над плитой не таким навязчивым. Солнце взошло, и его веселящий свет рвался сквозь шторы. Ирина встала из-за стола, чтобы налить кофе, и поморщилась от заунывных звуков кофемолки, похожих на стоны плакальщицы, убивающейся по усопшему. Открыв холодильник, она обнаружила, что закончилось молоко.

— Я не могу пить крепкий кофе на пустой желудок, — через силу произнесла она. — Пойду схожу за продуктами. Тебе что-нибудь купить?

Стоявший напротив нее Рэмси, с половинками кия в каждой руке, покачал головой.

Выйдя из дома, охваченная свежестью утреннего воздуха, Ирина с трудом верила, что оказалась на улице. И все же ощущение облегчения появилось не благодаря воздуху, а тому, что рядом не было Рэмси.

Когда она вошла в «Сейфуэй», знакомая кассирша поспешно отвела взгляд. Все закономерно, странно только, что потом она взяла себя в руки и все же подняла полные тоски глаза. Сдачу она вложила ей в руку с таким видом, каким подавали ребенку монетку в те времена, когда они еще радовались гривеннику.

— Бог мой, — сказала девушка, — мне так жаль. Даже не знаю, что и сказать.

Растерянная Ирина также не понимала, что должна ответить. Возможно, денег было недостаточно, но она поспешно сунула монеты в карман. Насколько девушка могла ее обмануть, если она дала ей всего фунт? Пробормотав «Ничего страшного», Ирина сочла тему закрытой, но все же взгляд девушки, прошенный ей в спину, был неожиданно пронзительным.

Рынок на Роман-Роуд был уже открыт. Ирина не спешила вернуться в кухню к Рэмси, сжимавшему в руках обломки своей жизни, поэтому направилась к прилавку, где всегда покупала овощи, чтобы приобрести зеленой фасоли. Улыбаясь продавцу, она боялась, что мышцы не выдержат непривычной нагрузки, ведь она не улыбалась уже несколько дней.

Когда Ирина впервые гуляла по Роман-Роуд, обнявшись с Рэмси, прохожие приветствовали их прохладно; жители Ист-Энда с неохотой передают свое национальное достояние американцам. Но она не боролась за свой статус, и постепенно они сменили гнев на милость. Тем не менее, когда она поставила корзину на прилавок, продавец посмотрел на нее испытующе, что страшно нервировало.