Последняя из рода Тюдор - Филиппа Грегори

– Я не обзавелась врагами, пока служила королеве, и вышла замуж за человека, который был волен любить меня, – твердо отвечаю я. – У меня нет ни врагов, ни соперников, и тем не менее я лишена свободы уже в течение двух лет. Никто не предъявил обвинений, никто не предоставил показания свидетелей. Ни у кого нет причин ненавидеть меня.

– Знаю, – кивает она. – Нам нельзя здесь об этом говорить. И все же тебе надо поесть. Твоя цель – выжить…

Кэтрин замолкает, но мы обе знаем, что она хотела сказать: «И пережить Елизавету».

– Я выживу, – говорю ей, слегка улыбаясь. В ее целе-устремленности я вижу пример для себя – вот это настоящая сила воли. – Как и вы.

Она по-особому пожимает плечами – это иностранное движение бабушка переняла от своей матери, известной испанской красавицы.

– Придворный должен уметь выживать. Я родилась и выросла при дворе – и надеюсь умереть на шелковых простынях.

– Я могу рассчитывать на грандиозные похороны, – с горечью отзываюсь я. – Где бы меня ни застала смерть. Королева любит почтить своих родных, когда они уже мертвы и не представляют опасности.

Бабушка усмехается.

– Тише. Раз ты в силах шутить, то сможешь и поесть. Говорят, твоя сестра в глубокой печали и морит себя голодом. Так победы не добьешься. Я напишу ей и дам тот же совет. Об этом знала моя подруга Екатерина и твоя мать тоже. Мудрая женщина живет долго и надеется на перемены.

Мои покои в Гринвиче хорошо обставлены, и сама королева присылает мне серебряные кубки для эля и вина после того, как бабушка отправляет Уильяму Сесилу список необходимых вещей. Думаю, Кэтрин не преуменьшает, жалуясь ему на мою бедность. Она уверяет, что мы хорошо умеем вести хозяйство. Бабушка потеряла все свои ценные вещи за годы ссылки, пока моталась по Европе, сбегая от католических шпионов, которые отвезли бы ее обратно в Англию, где Кэтрин ждала бы казнь за ересь. Теперь она решительно настроена избавить себя и свою семью от страданий. Ее высоко ценят при дворе Елизаветы, так что бабушка ждет возвращения королевы со свитой в Гринвич, чтобы отстоять мою свободу. Она уверена, что меня отпустят, что Неду разрешат поехать в Ханворт, что туда же направят Катерину с Томасом и семья снова воссоединится. Бабушка верит: искренняя преданность Елизаветы протестантской вере пересилит ее упрямую, настойчивую любовь к кузине-католичке, давнюю верность Марии Стюарт и опасливую защиту прав королевы, даже если та ничем этого не заслужила.

– Будь храброй! – обнадеживающе говорит мне герцогиня, когда видит, как я устало гуляю в садах и смотрю на корабли, которые расправляют паруса и бросают буксирные канаты, будто готовы взлететь, свободные, как птицы, кружащие вокруг мачт. – Будь храброй! Следующей весной отправишься куда захочешь, обещаю. Я замолвлю слово за твоего мужа, за сестру и зятя, а также за двух невинных мальчиков. Твоя жизнь не окончится в тюрьме, как это случилось с твоей несчастной сестрой Джейн. Ты будешь свободна, поверь в это!

Я ей верю. Муж Кэтрин, Ричард Берти, наклоняется и, целуя мою руку, говорит, что наступят хорошие времена. Все мучаются в этом беспокойном мире, но Господь воздает должное тем, кто верен Ему. Он напоминает, что мою бабушку вызвали домой, когда ее религию провозгласили основной в Англии, и за одну ночь Кэтрин превратилась из проклятой еретички в избранную.

– Кроме того, – продолжает бабушка, – Елизавета не может собрать войско для королевы Шотландии. Она дала огромную взятку клану Гамильтонов, но они не станут формировать армию для Марии. Требует, чтобы европейские страны взяли Шотландию измором, однако даже французы, бывшие родственники Марии, не намерены поддерживать торговую блокаду. Без помощи Испании и Франции Елизавета ничего не сделает для кузины: одна она действовать не в силах.

– И не посмеет, – спокойно добавляет Ричард Берти.

Бабушка смеется и хлопает мужа по руке.

– Возвращать католичку на престол – не в интересах Англии. Королева, наша королева, никогда не станет действовать в ущерб своей протестантской стране. Чего бы ни жаждало ее сердце, мыслит она всегда здраво. В этом можете быть уверены.

– Я уверен в Уильяме Сесиле, – говорит Ричард Берти. – Его точно не проймешь бедами королевы-католички.

– А что тем временем происходит с Марией, бывшей королевой Шотландии? – спрашиваю я.

Бабушка пожимает плечами, как бы отвечая: «Да какая разница?»

– Она в заключении. Должно быть, тоскует по сыну, которого отдала, и по малышам, которых потеряла. Мария осознает свою глупость. Господи, наверняка она всей душой жалеет о том, что вышла за мерзкого мальчишку, позволила убить его, а затем взяла в мужья его убийцу.

– Не знаю, есть ли доказательства того, что она связана с убийством лорда Дарнли, – вставляю я.

Бабушка вскидывает брови.

– Если не она, то кто? Кому еще была выгодна смерть бесполезного юноши, кроме измученной жены и ее любовника?

Я открываю рот, чтобы возразить, но ничего не произношу. Мне неизвестна правда, я не уверена, что именно совершила моя опасная красавица кузина и совершила ли вообще. Одно я знаю точно: как и мы с Катериной, она будет биться о решетки напуганной птицей и возненавидит заточение. Мария будет стремиться к свободе и, как и мы, сделает ради этого что угодно. В этом заключается и вся наша сила, и опасность для самих себя.

* * *

Думаю, у нас с Катериной есть шанс. Удача, покинувшая нас с тех пор, как Джейн отправилась вверх по реке в Сайон на барже Дадли и не сопротивлялась, когда на ее маленькую голову водрузили корону, наконец повернулась к нашей семье. Старый надзиратель моей сестры умирает, освобождая ее из-под своей опеки. Это событие кажется неожиданным только для тех, кто надеялся упрятать Катерину подальше и никогда о ней не вспоминать. Бедняге Уэнтворту было за семьдесят: он жаловался, что ему не хватает средств на содержание Катерины, молил избавить его от этой участи и теперь сбежал от нее на вечный покой.

Я так привыкла к плохим новостям, что чувствую лишь ужас, когда в начале сентября бабушка подходит ко мне по разрыхленной гравийной дорожке с листком бумаги в руке. Сразу думаю, что что-то не так. Первым делом беспокоюсь за моего супруга Томаса Киза, запертого во Флитской тюрьме, а потом за сестру Катерину и ее мальчика.

Бегу к бабушке, стуча маленькими ботинками по камешкам.

– Миледи! Плохие известия?

Она выдавливает улыбку.

– Ох, Мария! Ты что, читаешь мысли, как карлики на ярмарке?

– Скажите мне!

– Присядь, дорогая.

Страх все больше переполняет меня. Мы устраиваемся на небольшой каменной скамье в беседке, увитой золотистыми листьями. Я послушно забираюсь на сиденье.

– Скажите!

Кэтрин разворачивает письмо.