1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Наполеон двигался в южном направлении по Старой Калужской дороге, стремясь прямиком к лагерю Кутузова у Тарутино, в то время как принц Евгений с 4-м корпусом шел по Новой Калужской дороге чуть к западу. Можно лишь гадать о намерениях Наполеона. Вероятно, сам он собирался поквитаться за поражение при Винково путем нанесения удара по всей русской армии, а задача принца Евгения состояла во фланговом маневре. Но если так первоначально и задумывалось, император французов изменил план и через два дня после выступления из Москвы, 21 октября, повел основные силы через целину в западном направлении на Новую Калужскую дорогу и соединился с Евгением около Фоминского. После чего приказал тому быстро выдвинуться и захватить небольшой городок под названием Малоярославец, господствовавший над переправой через реку Лужа.

Наполеон также послал маршалу Мортье, находившемуся с гарнизоном в Москве, приказ оставить ее и отходить на Можайск. Кроме того, он распорядился о вывозе всех оставшихся в городе раненых, включая и тех, кого прежде считали непригодными к транспортировке. «Я не могу настаивать погрузить всех еще остающиеся в госпиталях солдат на повозки Молодой гвардии, спешенной кавалерии и на все прочие, каковые только найдутся, – писал он. – Римляне награждали гражданскими венками тех, кто спасали своих сограждан. Маршал герцог Тревизский [Мортье] заслужит столько их, сколько воинов спасет». Император наказал ему не бояться перегружать повозки, ибо в Можайске найдутся свежие лошади и пустые снабженческие фуры. Он отдавал предпочтение в первую очередь офицерам и унтер-офицерам и французам. В последних строках, стараясь сделать призыв более внушительным, Наполеон напомнил Мортье о его собственных деяниях, когда в 1799 г. он доставил домой раненых под Акрой{653}.

Император французов ранее велел Мортье перед выступлением взорвать Кремль и пожечь городские особняки Ростопчина и графа Разумовского – дипломата, к которому испытывал личную неприязнь. В 1:30. пополудни 23 октября части находились еще не так далеко от Москвы, чтобы не слышать глухого гула взрывавшихся зарядов. «Эта древняя цитадель, стоявшая со времен основания монархии, этот первый дворец царей более не существует!» – заявлялось в бюллетене от двадцать шестого числа{654}. К счастью, многие заряды не сработали, и хотя ущерб взрывы нанесли значительный, все же уничтожить Кремль не удалось.

Данные соображения никак не смягчали чувств черни, принявшейся бесчинствовать повсюду в столице сразу же после ухода оттуда последних французских солдат. Толпа убивала любого попадавшегося под руку больного француза и штурмовала воспитательный дом, где капитан 12-го конно-егерского полка Тома Обри, раненый при Бородино, помог организовать оборону вместе с тремя также ранеными русскими генералами. Несмотря на сильнейший жар и лихорадку, Обри с саблей в руках занял пост в полном солдат обеих армий здании. Чтобы остудить пыл атакующих, ему приходилось отдавать команды стрелять, до тех пор, пока не подошли регулярные русские войска{655}.

Известие об оставлении французами Москвы принес в Тарутино ночью поручик Болговский[156]. Он уведомил Коновницына и Толя, который отправился будить фельдмаршала. Скоро поручика пригласили в комнату Кутузова, где тот нашел старика сидевшим на кровати в сюртуке и при наградах. «Скажи-ка мне, дружок, – обратился к нему Кутузов, согласно рассказу самого Болговского, возможно, вымышленному, – что за весть ты привез мне? В самом ли деле Наполеон ушел из Москвы и отступает? Говори скорей, не терзай мое сердце, оно колотится». Когда молодой офицер рассказал все ему известное, Кутузов начал всхлипывать и, повернувшись к иконе Спасителя в углу помещения, проговорил: «Господь, мой создатель, наконец-то ты услышал наши молитвы. С сей минуты Россия спасена»{656}.

Тем временем генерал Дохтуров, посланный Кутузовым на рекогносцировку в сторону Новой Калужской дороги, обнаружил около Фоминского 4-й корпус принца Евгения и решил атаковать его. К счастью для Дохтурова, разведчики захватили парочку пленных, от которых генерал и узнал, что перед ним вот-вот окажется не один Евгений, но вся Grande Armée. Кроме того стало известно, что целью служил Малоярославец. Понимая, что взятие противником города позволит ему обойти русские войска с фланга и поставить под угрозу пути подвоза снабжения, Дохтуров послал весточку Кутузову, а сам форсированным маршем двинулся к Малоярославцу в надежде опередить принца Евгения. Однако выйдя туда на рассвете 24 октября, Дохтуров обнаружил, что французы оказались быстрее.

Малоярославец стоит на вершине изогнутого кряжа, широким полукругом тянущегося по южному берегу Лужи. В нем находились два батальона дивизии Дельзона[157], а остальные части соединения расположились лагерем в низине на северном берегу реки. Дохтуров устремился на штурм и сумел выбить оттуда вражеские батальоны, но вынужденно отступил под натиском контратаки Дельзона, в которой отличились пехотинцы 1-го сводного хорватского полка.

Кутузов, находившийся по получении известий о передвижениях французов куда ближе Дохтурова к Малоярославцу, реагировал настолько медлительно, что корпус Раевского появился на угрожаемом участке только в середине утра. Смелым броском Раевский отбил город у пехоты Дельзона, ранее усиленной дивизией Бруссье, но сам очутился выброшенным оттуда вдохновенной атакой итальянской дивизии Пино.

По мере того, как стороны получали и вводили в битву за Малоярославец все новые и новые подкрепления, тот то и дело переходил из рук в руки – всего не менее восьми раз. Борьба за город преимущественно носила характер ближнего боя, в большинстве случаев солдаты дрались на улицах среди горевших домов, а те рушились, погребая под собой убитых, раненых и здоровых. Многие из тех, кому посчастливилось выползти из-под пылавших развалин, пали под копытами лошадей и под колесами артиллерии, которая то и дело меняла позиции.

Давно перевалило за полночь, а бой все не стихал. Представление сделалось «неописуемо великолепным и захватывающим», как описывал виденное генерал Уилсон, наблюдавший за происходящим с русской стороны. «Треск огня, темные силуэты сражающихся, шипящий звон картечи из единорогов, грохот ружейной стрельбы, бомбы с подожженными запалами, летавшие туда и сюда по воздуху, дикие крики бойцов и весь аккомпанемент кровавой схватки создавали редко встречающееся сочетание»{657}. Французы и итальянцы дрались, точно львы, и с наступлением ночи сделались хозяевами города.

Как считал генерал Бертезен: «Эта битва была самым славным подвигом за всю кампанию». Наполеон не скупился на похвалы в адрес принца Евгения и его солдат. Не меньшие восторги расточал и Уилсон. «Итальянская армия продемонстрировала качества, кои навеки обеспечили ее солдатам место среди храбрейших воинов Европы», – писал он. Дивизии Дельзона, Бруссье и Пино, равно как и Итальянская Королевская гвардия, на более позднем этапе противостояния получили поддержку от дивизий Компана и Жерара из 1-го корпуса Даву. В результате чего общее количество войск с французской стороны составило в тот день около 27 000 чел. при семидесяти двух орудиях. И они одержали верх в схватке с более чем 32 000 русскими при 354 орудиях. «Да, то и вправду была одна из самых славных побед, – уверял капитан Бартоломео Бертолини, – которая, как по причине последовавших за ней несчастий, так и ввиду неблагодарности и злого умысла французских историков, кои пишут подавляющим образом о сражениях Наполеона, почти не упоминается»{658}.