Агентство "Золотая пуля"-3. Дело о вдове нефтяного магната - Андрей Константинов

— Нет, — кивнул Сашка.

— Итак, наш Лепешкин выклянчил у матери десять рублей и помчался на встречу с Лешей. Денег на наркоту у него нет… А спустя всего три часа его находят мертвым. От передоза. С часами и бумажником Беркутова. — Я посмотрел на Зверева и в свою очередь спросил: — Выводы?

— Элементарно. Кто-то, скорее всего, этот самый Леша, хочет представить Лепешкина разбойничком. Тем самым разбойничком, который напал на Беркутова. Поэтому он помог Лепешкину сделать смертельную инъекцию и «подарил» часы и бумажник Беркутова… Ход, конечно, не бог весть какой умный, но официальное следствие вполне устраивает. Лишние заморочки им не нужны.

Мы закурили, я крутанул стартер, движок «хонды» заурчал.

— Теперь, — сказал я, — остается совсем пустяк: установить этого Лешу и понять, что связывает нападение на Худокормова с нападением на Беркутова.

— Пустяк, — согласился Зверев.

* * *

У меня было чувство, что разгадка близка. Что она где-то совсем рядом, и мне недостает какого-то звена, штришка, пустяка… но его не было.

Двадцать пятого сентября у киношников был последний съемочный день в помещении Агентства. Признаться, меня это радовало. Как радует загостившийся дальний родственник, к которому ты расположен, но уже устал от его общества… А он вдруг объявляет: ну, нагостился я у вас. Завтра уезжаю.

А был еще повод — Жора Зудинцев решил устроить нам всем отвальную по поводу своего ухода в угрозыск. Единственный, кто решил уйти красиво. Молодец. Он по-прежнему чувствовал себя виноватым, хотя я его ни в чем не винил.

Итак, было двадцать пятое сентября. До обеда группа еще поработала, а потом они начали сворачивать свою аппаратуру. Слава тебе, Господи! Они свернулись и затеяли маленький фуршет. В знак благодарности хозяевам: шампанское, фрукты, то да се. Откуда-то появился конфискованный у Каширина коньяк, и фуршет приобрел новое качество… А скоро и сам Каширин нарисовался со своей Лизой, дочкой актрисы Черкасовой… И пошло-поехало. Разумеется, в разговорах не могли не коснуться темы нападений на Худокормова и Беркутова. И наркоманов. И борьбы с наркотиками. Аккурат вчера наш президент на заседании правительства заявил, что наркотики угрожают безопасности страны. Я слушал общий разговор не очень внимательно. Меня занимало совсем другое…

— Давить их надо, — сказала строгая гримерша. — Проходу нормальным людям от них нет.

Актер Миша Беляк возразил:

— Давить надо торговцев. А сами-то наркоманы — больные люди. Их лечить надо, по сути — спасать.

— Кого можно еще спасти, — сказал ассистент оператора, — а кого уж и не спасешь. Вот у моего брата недавно приятель от передозировки умер. А ведь талантливый был художник…

Меня как по голове стукнули. Вокруг звучали голоса, но я их не слышал. Открывались и закрывались рты, шевелились губы… Что-то весело говорил мне Ян, я кивал и, кажется, улыбался даже. «Вот у моего брата недавно приятель от передозировки умер. А ведь талантливый был художник». Я повернулся к ассистенту:

— Кстати, вы говорили, что на вашего брата тоже нападение было?

— Было. Совсем, сволочи, распоясались. Ударили по голове, куртку сняли.

— Как его самочувствие?

— Ничего, он мужик здоровый, молодой.

— А как зовут брата-то?

— Алексей. Горячий, кстати, ваш поклонник, Андрей.

— Спасибо.

— Несколько раз мне говорил: «Ты же Обнорского знаешь. Познакомь. Я хоть автограф возьму».

— Так в чем проблема? — спросил я как можно небрежнее.

— Неудобно как-то. Стоит ли из-за автографа?

— Да бросьте вы. Пусть заходит в любое время, будет ему автограф.

* * *

И — пришла катастрофа. Я уже чувствовал, что она придет. Вот только не знал, с какой стороны. Так, в общем-то, всегда и бывает. Утром стало известно, что расстреляли Нонну и Князя. С Нонной, сказали врачи, все будет в порядке — пуля попала в легкое, но страшного ничего нет, на ноги ее поставят. А вот Зураб… С Зурабом беда. Лежит в реанимации, в состоянии комы.

Я поехал в хирургию ВМА. Там столкнулся с Модестовым и Аней Соболиной. Аня была бледна, прижимала к глазам платочек. Модестов ходил из угла в угол… взъерошенный, бордовый. Меня он обжег взглядом, но сначала ничего не сказал.

Я подошел и спросил:

— Как?

— Плохо, — сказал он.

Испуганно посмотрела Анна. Я положил руку на плечо Модестову, но он руку сбросил и почти выкрикнул:

— Все! Все, хватит в детективов играть, дорогой Шеф. Наигрались и доигрались. Нонка больше работать в Агентстве не будет… Понял? Я не позволю, понял?

— Понял, — ответил я.

Модестов хотел еще что-то сказать, но не сказал, а только махнул рукой и отвернулся к окну. Я сел на диван рядом с Анькой. Хотелось выть.

* * *

Алексей Кириллов был здорово похож на брата, только моложе и без усов. Он несколько смущался, и это выглядело даже как-то мило… Если не думать о том, что он хладнокровно вкатил своему приятелю Владимиру Лепешкину смертельную дозу героина.

Мы сидели против друг друга, а Зверев устроился неподалеку от двери — блокировал выход. В ящике письменного стола крутился диктофон. Микрофон, направленный на Алексея, я замаскировал бумагами. Партизанщина и самодеятельность, но других вариантов не было…

Алексей говорил быстро, сбиваясь:

— Понимаете ли, Андрей Викторович, я, собственно, давно хотел с вами познакомиться… Я — поклонник ваш… И, собственно, сам пишу… пытался писать… но, понимаете ли…

— Не печатают? — спросил я.

— Нет, — вздохнул он, — не печатают. Я… вот… принес кое-что. Может быть, вы посмотрите? — Он положил на стол «кое-что». Это были четыре толстые тетради по девяносто шесть листов, исписанные плотно, разборчиво, практически без помарок и исправлений, которыми обычно изобилуют рукописи.

Я взял одну из тетрадей — верхнюю. Открыл и прочитал название: «ПРОКУРОР — FOREVER»… Вот это номер! Я поднял на Алексея взгляд.

— Извините, — произнес он, — я позволил себе использовать название вашего романа.

— Ничего, — сказал я. Я уже начал догадываться, что передо мной больной человек. Степень его болезни должны определить психиатры — не мое это дело, но мне кажется, что болезнь зашла далеко.

— Вы посмотрите? — спросил он

— Конечно. — Я прочитал первую страницу текста и нисколько не удивился, что Алексея не печатают… Я бы, вероятно, не смог прочитать даже десяток страниц такой «литературы». А он принес четыре тетради по девяносто шесть листов!

Я закрыл «ПРОКУРОРА — FOREVER», отложил в сторону. Зверев кашлянул и спросил: