Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов - Жюль Верн

Итак, Михаила Строгова должна была сразить не смерть, а слепота. Утратить зрение – это, возможно, страшнее, чем потерять жизнь! Несчастный будет ослеплен – таков приговор.

И все же, услышав его из уст эмира, Михаил не дрогнул. Сохраняя спокойствие, он смотрел широко открытыми глазами, будто хотел сосредоточить все силы своей души в последнем взгляде. Умолять этих свирепых дикарей о пощаде тщетно, да и ниже его достоинства. Он даже не думал об этом. Все помыслы Михаила сосредоточились на его миссии, непоправимо проваленной, на матери и Наде, которых он больше не увидит! Но он не позволил смятению, терзавшему душу, отразиться на его лице.

Однако потом все его существо захлестнула жажда мести. Он повернулся к Огарову и в порыве ярости выдохнул:

– Иван, предатель Иван, прими мой последний взгляд – это угроза тебе!

Огаров пожал плечами.

Но тут Михаил ошибся. Его глазам не суждено было навеки угаснуть, глядя на Ивана Огарова. Перед ним, выступив вперед, встала Марфа Строгова.

– Мама! – воскликнул он. – Да, да! Мой последний взгляд принадлежит тебе, а не этому ничтожеству! Останься здесь, рядом! Дай еще раз увидеть твое любимое лицо! Пусть мои глаза закроются, глядя на тебя!

Старая сибирячка, ни слова не говоря, сделала шаг вперед.

– Прогоните эту женщину! – приказал Иван Огаров.

Двое солдат оттолкнули Марфу Строгову. Она отшатнулась, но на ногах удержалась, осталась стоять в нескольких шагах от сына.

Палач приблизился. На сей раз с саблей наголо. Эту саблю с раскаленным добела лезвием он только что раскалил на ароматизированных углях жаровни.

Михаилу Строгову предстояло быть ослепленным по азиатскому обычаю – посредством раскаленной сабли, лезвием которой проводят перед глазами осужденного!

Он не пытался сопротивляться. Для него более не существовало в мире ничего, кроме матери, он буквально пожирал ее глазами! В этом последнем взгляде сосредоточилась вся его жизнь!

Марфа Строгова протягивала к нему руки, ее глаза были распахнуты во всю ширину, они глядели на сына!..

Раскаленное лезвие прошло перед глазами Михаила.

Раздался крик отчаяния. Старая Марфа без чувств рухнула наземь.

Ее сын Михаил Строгов был слеп.

Эмир, как только его повеления были исполнены, удалился со всем своим двором. Вскоре на площади не осталось никого, кроме Ивана Огарова и факельщиков.

Уж не задумал ли презренный негодяй оскорбить свою жертву, вслед за палачом нанести Михаилу еще один, последний удар?

Он медленно подошел к Строгову, и тот выпрямился, почувствовав его приближение.

Иван Огаров достал из кармана письмо императора, развернул его и, с величайшей иронией помахивая этим листком перед угасшими глазами царского фельдъегеря, произнес:

– А теперь читай, Михаил Строгов! Прочти и ступай в Иркутск, передай то, что прочел! Отныне Иван Огаров – вот кто настоящий государев посланец!

С этими словами предатель сложил письмо и спрятал у себя на груди. Потом ушел, не обернувшись, а следом за ним удалились с площади и факельщики.

Михаил Строгов остался один в нескольких шагах от бесчувственной, может быть, мертвой матери.

Вдали слышались крики, пение, разноголосый шум оргии. Томск, весь в огнях, сверкал, как подобает праздничному городу.

Строгов прислушался. Площадь была пустынна и тиха. Он пополз, неуверенно, наугад туда, где упала его мать. Нашел ее на ощупь, склонился над ней, прижался щекой к ее щеке, послушал, бьется ли сердце. Если бы кто-то взглянул на них со стороны, подумал бы, что он говорит с ней, но тихо, шепотом.

Была ли еще жива старая Марфа, могла ли услышать то, о чем шептал ей сын? Как бы то ни было, она не шелохнулась. Михаил поцеловал ее в лоб, коснулся губами ее седых волос. Потом встал и потихоньку, стопой ощупывая дорогу и пытаясь вытянуть вперед связанные руки, побрел сам не зная куда.

Внезапно рядом с ним появилась Надя.

Она шагала прямо к нему. Кинжал, что она держала в руке, послужил ей, чтобы разрезать путы на запястьях Михаила.

Слепой, он не знал, кто освободил его, так как Надя при этом не произнесла ни слова.

Только потом, сделав это, окликнула:

– Брат!

– Надя! – пробормотал Строгов. – Надя!

– Пойдем, брат, – сказала девушка. – Теперь я буду твоими глазами. Я и поведу тебя в Иркутск!

Через полчаса Михаил Строгов и Надя покинули Томск.

Этой ночью некоторым узникам удалось бежать, поскольку все захватчики, офицеры и солдаты, более или менее захмелев, сами не заметили, как ослабили надзор, до сей поры неукоснительно строгий, будь то на стоянке в лагере под Зеледеевым или в дороге, по которой гнали пленных. Поэтому, хотя Надю сначала увели вместе с остальными, она сумела ускользнуть и вернулась на плато в момент, когда Михаила Строгова подвели к эмиру. Там, смешавшись с толпой, она увидела все, что случилось. Ни один звук не сорвался с ее уст, когда добела раскаленное лезвие прошло перед глазами ее спутника. У нее хватило сил, чтобы оставаться немой и неподвижной. Провидческое озарение подсказало ей, что, сдержавшись, она, пока свободная, сможет привести сына Марфы Строговой к цели, которой он поклялся достигнуть. Когда старая сибирячка упала без чувств, сердце Нади на миг перестало биться, но мысль об этом возвратила ей силу духа.

«Я буду собакой-поводырем слепого!» – сказала она себе.

После ухода Ивана Огарова Надя какое-то время пережидала, скрываясь в потемках. Ждала, когда толпа разойдется и плато опустеет. Но вот Михаил Строгов, брошенный, жалкий калека, которого больше не стоит опасаться, остался один. Она видела, как он подполз к своей матери, скорчился рядом с ней, поцеловал ее в лоб, потом встал, на ощупь двинулся вперед, хотел бежать… Минуты не прошло, как они, держась за руки, уже спускались по крутому склону и, добравшись по берегу Томи до городской стены, на свое счастье обнаружили в ней брешь.

Иркутский тракт был единственной дорогой, ведущей на восток, так что ошибиться было невозможно. Надя быстрым шагом увлекала Михаила Строгова вперед, подальше от Томска. Ведь, может быть, уже завтра эмирские разведчики, опомнившись после многочасовой оргии, снова рассыплются по степи и перекроют им все пути. Значит, всего важнее их опередить, раньше врагов достигнуть Красноярска, а до него пятьсот верст (533 километра). К тому же весьма желательно не сворачивать с тракта как можно дольше. Пробираться в стороне от торной дороги рискованно, там их могут подстерегать любые неожиданности, это почти верная и при том скорая смерть.

Как Надя смогла вынести все тяготы этой ночи с 16-го на 17-е августа? Откуда взялись у юной девушки физические силы, необходимые, чтобы одолеть столь долгий переход? Как она еще держалась на ногах, кровоточащих от этого нескончаемого форсированного марша? Все это почти необъяснимо. Но тем не менее факт остается фактом: на следующее утро, через двенадцать часов после того как они оставили Томск, Михаил Строгов и Надя достигли поселка Семиловское, прошагав за ночь полсотни верст.