Медленные челюсти демократии - Максим Кантор

Как сказала Цветаева, «в этом христианнейшем из миров все поэты — жиды».

Гегель назвал Ахилла символом западной истории, и значит, жестокий герой, самодур и красавец — и есть надежда просвещенного человечества.

Мир имеет политику и политиков, в точности соответствующих идеалам искусства, которое мир признает за таковое. В конце концов, политика не более чем один из видов искусства, а Платон ставил ораторское мастерство даже еще ниже, называя его просто «сноровкой».

Искусство — и так было на протяжении всей истории человечества — формирует идеалы, которые политика делает реальными. Наивно думать, будто искусство следует за политикой, так происходит лишь с заказными портретами. Но самый убедительный заказной портрет создают политики — и выполняют его в точности по заветам интеллектуалов. Перикл старался походить на скульптуры Фидия статью и решимостью, а не наоборот; Александр Великий возил с собой в походах «Илиаду», воображая себя Ахиллесом; Сталин и Дзержинский лишь осуществили на деле проекты Малевича и конструктивистов. Вы хотели мир, расчерченный на квадраты? Извольте: вот, мы, политики, сделали все, как вы просили. Политика — лишь реализованный проект искусства.

Сегодняшний мир переживает торжество политики постмодернизма, то есть того типа мышления, который четверть века господствует в умах просвещенной интеллигенции. Мир (напуганный директивами двадцатого века) страстно захотел искусства без определенных критериев, философии деструкции, утверждения, которое не значит ничего конкретного. Мир захотел тотальной иронии, он захотел посмеяться над собой — и посмеялся.

В сущности то, что произошло в последние четверть века в искусстве, а затем и в политике, является операцией, сходной с банковской эмиссией. Чтобы понизить значение основных акций следует дополнительно выпустить еще тысячи акций, и тогда они упадут в цене. Вторая книга «Илиады», содержащая список кораблей, лучшая иллюстрация подобной политики — когда собираешь в поход столь огромное число мелких царей, мнением одного, кем бы он ни был, можно пренебречь — война все равно начнется. Так поступал Цезарь, расширяя сенат, так делал Сталин, вводя новых членов в Политбюро, чтобы простым голосованием уничтожить Бухарина с Троцким. Так произошло сегодня с Европейским союзом, когда вновь избранные члены расширили понятие Европы до бессмысленных пределов — и утопили голоса Франции и Германии в хоре верноподданных славословий.

До того как это случилось (и для того, чтобы это случилось) подобная эмиссия была произведена в интеллектуальном мире. Было введено в оборот огромное количество продукта, который назвали новым искусством, новой философией. Этот продукт — с принципиально заниженным качеством — просто затопил своим количеством искусство старого образца, подобно тому как партийцы сталинского призыва — ленинскую гвардию. Искусство нового времени было призвано обеспечить комфортное состояние обывателя: уберечь его от деклараций и одновременно оставить приятное интеллектуальное возбуждение. Это искусство никуда не зовет, ничего не утверждает, никакого фигуративного образа, упаси Господь, не предлагает, оно вообще ничего не должно говорить определенно — оно просто воплощает некую абстрактную тягу к свободе и демократии. Художник не должен написать картины, писатель не должен создать романа, философ не обязан создать философскую систему — ни в коем случае не должен, как раз наоборот! Он воплощает тотальную иронию и принцип тотальной деструкции, и писатель, у которого нет мыслей, оправдан тем, что рядом с ним художник, который принципиально не умеет рисовать: вместе они посмеются над анахронизмом утверждения, будто надо делать что-то определенное.

В мире, который столько лет смаковал иронию, называя ее — позицией, оправдывал отсутствие утверждения, называя это — концептуализмом, в этом мире появилась та политика, которая эти принципы довела до реального воплощения. «Мы не хотим бомбить, мы за мир, но убивать в интересах абстрактной свободы надо». Разве это недостойно выставки в Музее современного искусства? Искусство, из которого были изъяты сострадание и ответственность как конструктивные начала, не соответствующие идеалам деконструктивизма, породили политиков, которым эти качества несвойственны. Где вы сегодня найдете лидера, употребляющего всерьез слово «мораль»? Но ведь это мы сами, потребители и создатели аморального искусства, вызвали к жизни политику постмодерна. Вы хотели деконструкции — извольте! Теперь ее будет в избытке.

Не стоит сетовать на бомбежки — посмотрите на картины у себя в гостиной. Мы ведь никогда не хотели, чтобы они теребили совесть, не правда ли? Посмотрите на дома моды и галереи современного искусства. Не стоит переживать сегодня из-за войны: вы разбомбили Ирак давным-давно — когда ходили на выставки Сая Твобли и Энди Ворхола.

В войне много привлекательного. Война в не меньшей степени, чем мир, является состоянием, удобным обществу. Какой-то части населения, скажем, женщинам и старикам, война менее удобна, но значительной части мужчин: предпринимателям, спекулянтам, политикам, солдатам, полководцам, президентам — война удобнее. Какому-то сектору экономики удобнее мир, но никак не меньшему сектору — удобнее война. Война выполняет массу практических функций — от налаживания производства и предоставления рабочих мест до социальной стабилизации и регулирования демографии. Война предоставляет новые рынки и дешевую рабочую силу, помогает избавиться от ненужной продукции и приобрести необходимую. Если во время войны и гибнут люди, то на момент ее окончания приходится пик демографического роста. Война в известном смысле есть процесс омоложения общества. Страшно произнести, но до сих пор было именно так Старое общество, словно змея, меняет кожу, а если в старой коже и остаются тысячи и миллионы убитых, так это просто клетки, которыми организм жертвует для омоложения. Можно утешать себя тем, что обрушившись на Ирак и перебив некоторое количество ни в чем не виноватых людей, Запад поможет развитию иракского общества — и безусловно оздоровит свое.

Помимо этого, война является методом управления. В большей степени, чем противное государство, объектом войны является собственное. Война есть самое надежное средство для укрепления закона и порядка. Большинство императоров и президентов начинали войны во избежание конфузов и осложнений в собственном отечестве. Николай II, устав от волнений внутри государства, начал «маленькую победоносную» (выражение Плеве) войну с Японией. Луи-Наполеон открывал прусскую кампанию для решения внутренних проблем, а не внешних. Так поступал Агамемнон, оставляя в своем собственном доме полную неразбериху с Эгисфом, Клитемнестрой и нервными детьми, чтобы прославиться в чужих странах. Так поступал и Саддам Хусейн, вторгаясь в Кувейт. Так делал Ельцин, начиная войну в Чечне. Так поступал Клинтон, бомбя Судан и Ирак во время Уайтуотерского процесса. Так что можно радоваться тому, что внутренние кризисы западных обществ будут преодолены. Вот еще убьем полмиллиона иракцев для их вящей свободы — и наступит счастье. Впрочем, случай с Агамемноном показывает и другие варианты развития событий.