Святослав (Железная заря) - Игорь Генералов

— Постарел и не узнать, — вырвалось у Калокира.

— Да и ты, гляжу, уже не молодёшенек.

Молодость тенью мелькнула меж ними: долгие походы на агарян, жаркие битвы, весёлые пиры на костях побеждённых. Обоим захотелось выставить братину стоялого мёда и забыться в воспоминаниях, запивая их чашами. Но не за этим встретились. Калокир, посуровев неожиданно ликом, жестом пригласил Станилу на скамью и сказал:

— Всё, край мне! Скоро в Царьград возвращаться, а там отошлют меня и хорошо, если домой. Передай Святославу: если он помнит наш уговор, то пусть примет меня к себе. Долг платежом красен, а пора как раз пришла.

Воевода тут же возразил:

— Князь знал, что ты скажешь об этом, потому попросил передать, что примет, и ты можешь рассчитывать на его гостеприимство, когда захочешь.

Глаза херсонца радостно сверкнули. Он так привык к ударам капризной судьбы, что не верил в удачу, хотя от Святослава грешно не ждать было какой-либо помощи. Долгая жизнь среди ромеев заставила Калокира разувериться в людях и он стыдливо опустил очи за то, что высказал, хоть и не прямо, свои сомнения. Хотелось тут же собираться в дорогу, лишь бы покинуть скорее рассадник лицемерия и лжи, а там — показалось на миг — уже всё равно, сбудутся ли выстроенные планы касательно будущего престола.

— Государь просил тебя, Калокир, — сказал Станила, — если возможешь, прийти прямо перед тем, как выступит Цимисхий, и тем самым принести весть об этом.

— Если смогу, — глухо повторил херсонец, обдумывая слова посла. Он жаждал уехать со Станилой и просьба князя ошеломила. Воевода принял это за знак согласия и поблагодарил:

— Спасибо. Святослав всегда на тебя надеялся.

После этих слов отказать было уже нельзя. После ухода Станилы Калокир начал просчитывать, как, кому и сколько надо дать из остатков богатства, чтобы остаться здесь при войске и как можно дольше.

Ещё до возвращения Станилы решено было не оставлять Преслав. Стянуть все русские силы в Доростол было бы разумнее, но бросать поверивших болгар было не по чести и неумно — остальные могли отвернуться от Святослава и в случае победы над ромеями. Болгарию всё равно не удержать.

Узнав об окончательном решении князя, Ратша Волк тихо возликовал. Мстислав Свенельд до сих пор посмеивался за спиной над оставлением Переяславца, а теперь оказался в его, Ратшиной, шкуре. Лишь Икморь на совете заметил:

— На съеденье отдаём наших.

— Может, удержат? — без особой надежды спросил Акун. Вопрос повис в воздухе, ответ был известен, но и по-иному поступить было нельзя.

Стены Доростола деятельно укрепляли, но в жителях росла глухая тревога: война до сих пор обходила север Болгарии, а теперь она шла к притягивающим её русам. Начинали появляться недовольные. Впрочем, не переводились те, кто с жаром в глазах клялся в верности русскому князю.

Решающая битва близилась и тем злее и круче становился Святослав. Потеря Доростола означала потерю Болгарии, конец всему, чего он добивался в жизни. Сон, такой необходимый для тела воина, часто не шёл к нему ночами. Домой битым он не вернётся — лучше смерть на поле боя. Но и тогда он проиграет вопреки его словам: «мёртвые сраму не имут». Представлялась снисходительная ухмылка Ярополка, перенятая им у бабки, насмешки бояр, говорящих: «искал чужой земли, так там и сложил голову, ничего не добившись». Нет, мысли о почётной смерти не приносили облегчения. Ворочаясь на соломенном ложе, Святослав злился на Свенельда, что проиграл битву и тем самым не дал дойти до Царьграда, на болгар, что друг с другом перессорились и до сих пор не определятся, что им надо, на ромеев, что назойливо лезут его прогонять. Скорее бы всё решилось! Тяжёлый сон смаривал князя.

Войско было готово к походу. Цимисхий не спешил с выступлением. Калокира, искушенного обманами судьбы, это настораживало. Нисколько себя не переоценивая, херсонец знал, что обмануть его трудно, здесь был подвох, император чего-то ждал. Местным фракийцам нравился простой, щедрый и жизнерадостный грек, и они часто заходили к нему выпить вина и послушать сказки о великом Царьграде от настоящего патрикия, так запросто с ними говорившего, что им очень претило.

Тёмная ночь давно окутала огромный ромейский стан, но гости, разогретые вином, видимо, пока не собирались уходить. Калокир несколько раз нанимал и распускал слуг, ибо содержать было их уже не на что. День назад двое слуг вернулись, так как идти им больше было некуда, а херсонец, по меньшей мере, их кормил. Теперь они разливали вино по глиняным чашам мужичью, презрительно кривя губы, вспоминая пышные пиры времён Никифора. Калокир с сожалением смотрел на догоравшую витую свечу, считая минуты, когда гости уйдут. А те болтали без умолку уже между собой, не обращая внимания на то, что хозяин их не слушает.

Вино развязывает языки и Калокир вдруг не пожалел потраченные средства на угощение смердов. Те говорили о людях, ходивших через узкие тропы-клисуры, ведущие через непроходимые места от Адрианополя к Преславу. Людей посылали тайно.

Клисуры раньше охранялись фракийскими болгарами и, если вести через них войско, какое бы большое оно ни было, пройти и не быть битыми охраной там было невозможно. Из разговора Калокир понял, что проходы больше никто не сторожит. Подкупил ли Цимисхий охрану, или Свенельд попросту ждал ромеев на старой торговой дороге, огибающей гиблые метста, было уже всё равно. Император решался на отчаянный шаг, в другое время ставший бы ему обязательным поражением.

Сон сняло как рукой. Едва дождавшись, пока гости уйдут, херсонец велел удивившимся слугам собираться в дорогу. Всё оставшееся имущество влезло в перемётные сумы. Даже не взглянув на ютившее его столько времени жило, Калокир тронулся в путь. Стан не спал даже ночью: ржали кони, ходили какие-то люди, далёкий Адрианополь светился огнями. Охраняющие стан керкиты[86]не задержали его, отворив рогатки. Вскоре густая тьма заключила беглецов в объятья.

Ехали быстро, останавливаясь на короткие днёвки, где сминали чёрствые лепёшки, запивая кислым молоком. Их несколько раз останавливали воины в потрёпанных доспехах, с нечищеным оружием, похожие на бежавших с поля боя и спрятавшихся в лесах стратиотов, что не прочь ограбить проезжающего путника. Охранная грамота патрикия делела своё дело и воины теряли к нему интерес, даже не спрашивая куда и зачем он едет, что указывало на то, что люди Цимисхия уже здесь появлялись.

В Преслав он въехал за девять дней до Пасхи, усталый и почерневший с дороги. Свенельд хмуро выслушал гостя, который рассказывая, постоянно повтрял, то ли сожалея, то ли потаённые мысли сами лезли на язык: «Назад мне дороги нет».

— Когда, мыслишь, подойдут? — после раздумчивого молчания спросил Мстислав.

Калокир потёр пальцами веки и, усталыми, будто пьяными, глазами посмотрел на воеводу.