Суворов - Вячеслав Лопатин

Таким образом, Суворов стал первым генералиссимусом, получившим этот чин за выдающиеся военные заслуги[48].

Ростопчин, поздравляя Александра Васильевича с производством в чин генералиссимуса, доверительно сообщил ему слова государя: «Другому этого было бы много, а Суворову мало. Ему быть ангелом».

Были щедро награждены все участники похода. Великий князь Константин получил титул цесаревича.

«Главное — возвращение Ваше в Россию и сохранение ее границ!» — писал Суворову император Павел, решивший разорвать союз с Австрией и выйти из коалиции.

Генералиссимус не был сторонником поспешных действий. После всего пережитого им в Альпах поражает его продуманный и далекий от всяких личных обид взгляд на ведение европейской политики и войны. Британский подполковник лорд Генри Клинтон Младший (будущий герой Ватерлоо) записал продиктованные ему русским фельдмаршалом правила «Военной физики»:

«Эрцгерцог Карл, когда он не при дворе, а на походе, такой же генерал, как и Суворов, с тою разницей, что сей последний старше его своею практикой и опроверг теорию нынешнего века, особливо в недавнее время победами в Польше и в Италии. Посему ему и диктовать правила военного искусства.

Всякие переговоры при свиданиях, где обыкновенно примешиваются личные интересы, были бы обременительны. Вкратце вся тайна состоит в следующем:

1. Вновь разместить свою армию по удобным квартирам.

2. Быть там поскорее, дабы скорее разместиться и приготовиться к предстоящим действиям.

3. Сии последние должны начаться зимою, как только дороги станут проходимыми.

4. У Эрцгерцога армия много сильнее; он должен действовать всеми силами, выключая несколько отрядов.

5. Русские и прочие присоединятся к нему.

6. Двигаться по прямой, а не параллельно.

7. Да не будет зависти, отступлений, отвлекающих атак — всё это принадлежит к детским играм.

8. С высоты расположения атаковать неприятеля по центру, искусно гнать его, не давая времени опомниться, раздавить его, а после выгнать остатки изо всей Швейцарии и окончательно освободить ее — сие уже труды невеликие. Разбитые части легко могут быть уничтожены после в короткое время.

9. На всё сие потребен месяц. Нужно только беречься адских козней разных теорий».

Не менее поучительной оказалась и другая беседа в присутствии нескольких свидетелей, о которой Клинтон писал в Лондон одному из своих друзей:

«Сей час выхожу я из ученейшей Военной Академии, где были рассуждения о Военном Искусстве, о Аннибале, Цезаре, замечания на ошибки Тюрена, Принца Евгения, о нашем Мальборуке, о штыке и пр., и пр., Вы, верно, хотите знать, где эта Академия и кто профессоры? Угадайте!

Я обедал у Суворова. Не помню, ел ли что, но помню с восторгом каждое его слово. Это наш Гаррик[49], но на театре великих происшествий. Это тактический Рембрандт: как тот в живописи, так сей на войне — волшебники.

Боюсь только, чтобы он не занемог нашим сплином, но от богатства побед. И этот умнейший муж вздумал меня уверять, что он ничего не знает, ничему не учился, без воспитания и что его по справедливости называют Вандалом.

Наконец, остановил я его сими словами: "Если вам удастся обманывать нас, ваших современников, то не удастся обмануть потомков. Впрочем, и в самом потомстве останетесь вы Иероглифом".

Он замолчал, стал корчить лицо, кривляться, делать невероятные гримасы и проч.».

Клинтон был так восхищен Суворовым, что на другой день повидался с Фуксом и прочел ему свой панегирик великому полководцу. Егор Борисович «отважился прочесть» письмо англичанина Суворову, и Александр Васильевич воскликнул: «Ах! Помилуй Бог, кто бы подумал, что и добрый Клинтон был у меня шпионом? Сам виноват, слишком раскрылся: не было пуговиц».

Обед, превратившийся в профессорскую лекцию, произвел сильное впечатление и на другого гостя — маркиза Марсилья-ка, француза-эмигранта из окружения графа д'Артуа, младшего брата казненного короля. Тот писал другу:

«Теперь половина одиннадцатого часа с полуночи, а я вышел от Суворова, уже отобедав у него, и спешу описать Вам сию беседу. Я пришел в 8 часов. Через полчаса ввели меня в комнату и вызвали к Фельдмаршалу. Тут я нашел четырех Англичан и князя Броглио, адъютанта Принца Конде, пришедшего по делам.

Суворов появился. Это человек небольшого роста, сухой и уже состарившийся, с лицом, покрытым морщинами, и с глазами почти зажмуренными. Он говорил, что оные отчасу у него слабеют, но, когда открывал их, тогда в них виден был блистающий огонь гения.

Одна нога была у него в сапоге, а другая в туфле, потому что он расшиб ее, упавши в горах. Его прическа непышная: волосы собраны в небольшую кучу без пудры. Он продолжал: "С некоторого времени мы говорили только о победах и приобретениях, но теперь не можем более. Непредвиденные обстоятельства принудили нас переменить тон; но даю вам честное слово, что всё это поправится…

Вы возвратитесь в Англию, увидите Его Королевское Высочество (графа д'Артуа. — В. Л.). Скажите ему: наш переход через Альпы ежели не превосходит Аннибалов, то, по крайней мере, оному равняется"… Он продолжал ко всему собранию: "Римляне говорили, что надобно публично хвалить себя для того, что сие производит соревнование". После того, обратясь к Принцу Амеде, произнес: "Наконец армия Конде с нами. Она показала свою стойкость в Констансе. Она составлена из людей, почтенных своею храбростию и добродетелями"».

Расточая комплименты, полководец явно желал ободрить союзников. «Между тем Суворов, — продолжает Марсильяк, — разговаривал об Голландии, просил, чтоб ему рассказывали подробно о всём, до нее относящемся. Но он и сам знал страну сию совершенно».

Эта тема затронута не случайно: в Голландии французы нанесли тяжелое поражение русско-английским войскам. Суворов, остроумно играя словами, заметил: «Англичане — храбрый народ. Это великая нация. Она больше всех приближается к Ангелам… Римляне, — сказал он, — называли себя Царями мира, но Шотландцы никогда от них побежденными не были: они противустояли сим Царям целой вселенной».

Суворов завел речь о своих итальянских и швейцарских сражениях, рассуждал о бесполезности переговоров с противником: «Австрийский Генерал принимает переговорщика, вступает с ним в рассуждение. Между тем Французы переходят Рейн, разбивают его армию и берут его самого в полон. Цесарь сказал, что никогда не должно вести переговоров с варварами… К чему служат переговоры, переписка, сообщения для двух друзей, хотя бы они были Русские, Французы, Англичане или Немцы?» Полководец приложил руку к сердцу: «Оно говорит и устремляет к одной цели. Я, как Цесарь, не делаю никогда планов частных, гляжу на предметы только в целом. Вихрь случая всегда переменяет наши заранее обдуманные планы».