1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

Лиля замерла в неловкой позе, а в её затёкших ногах, как мешок с тряпьём, лежал мертвец. Человек, которого она знала и с которым виделась буквально накануне. Сибирский мужик Распутин, в которого всадили несколько пуль и после смерти изувечили кастетом. Григорий Ефимович, который ещё совсем недавно был живым, называл её миленькая и кормил свежайшими бисквитами…

— Зачем вы его убили? — вдруг спросила Лиля. Чтобы не сойти с ума, ей надо было о чём-то говорить.

Келл опередил Пуришкевича с ответом.

— Он мешал.

— Кому?

— Нам. Вам. Всем. Он мешал России. Мешал царю. И был германским шпионом. Этого достаточно.

— Но кто дал вам право убивать?

— Это не убийство, а миссия, возложенная историей! — велеречиво произнёс Пуришкевич, потрясая в воздухе сигарой. — Чистоплюи только и могут, что судачить по углам. Распутин — злая сила! Распутина необходимо убрать! Надо спасти Россию от Распутина… Но сделать это смогли только мы. Мы, настоящие патриоты — люди действия! Мы не боимся испачкать рук в крови врага!

Лиля старалась держаться подальше от лежащего на полу покойника. Ей казалось, что кровь продолжает сочиться из растерзанного тела, пропитывает штору и марает всё, что прикасается к синему свёртку.

— Но зачем же… так? — спросила она, и Келл поинтересовался:

— А как иначе?

— Не знаю. Но без крови. Может, ядом…

— Браво! — кивнул британец. — Вы, должно быть, читаете много детективов. Арсен Люпен, Ник Картер, Шерлок Холмс, Нат Пинкертон, да?

— Отличная мысль! Пригласить Гришку на чай, а в пирожные напихать цианистого калия! — весело предложил Пуришкевич, пыхнув сигарой.

— Он не ел пирожных. Он вообще сладкого не ел, — сказала Лиля и прикусила язык.

Келл насторожился.

— Откуда вы знаете? Вы были с ним знакомы?

— Нет, — проклиная себя, ответила Лиля, — мне одна подруга рассказывала… и потом, пост ведь Рождественский… нельзя…

— Цианистый калий себя запахом выдаёт, — обернулся к ним Маяковский. Стекло между передними сиденьями и салоном было опущено. Володя вспомнил книжку про яды, которую читала Тоня, и вклинился в разговор, тоже будучи не в силах молчать. — Он миндалём пахнет. Но может не подействовать. Дозу надо правильную знать. И ещё от него противоядия бывают.

Келл отвлёкся от неосторожного заявления Лили.

— Владимир Митрофанович, а не взять ли вам этого молодого человека к себе в санитарный поезд? Что ему делать в автошколе? Готовый медик! И эта склянка с йодом в кармане… В поезде Александры Фёдоровны служат поэты, почему бы и вам своего не завести? По-моему, надо подумать, как вы считаете?

Действительно, у конкурентов — а Пуришкевич считал санитарный поезд императрицы своим единственным конкурентом! — среди санитаров числились молодые поэты, Николай Клюев с Сергеем Есениным. Как и Маяковского, покровители всеми правдами и неправдами старались спасти их от отправки на фронт. Клюев с Есениным повезло: поездом императрицы ведал полковник Дмитрий Николаевич Ломан — добрый приятель Распутина. Вот у Григория Ефимовича и выхлопотали просители записку к Дмитрию Николаевичу.

Милой, дорогой, присылаю к тебе двух парешков. Будь отцом родным обогрей. Робяты славные, особливо этот белобрысый. Ей Богу, он далеко пойдет.

По этой протекции отмеченный старцем Есенин и приятель его Клюев попали не в окопы, а в царскосельские лазареты…

— Насчёт противоядия вы правы, — продолжил Келл. — Амилнитрит, тиосульфат натрия… Только применять его надо или непосредственно перед отравлением, или сразу после. Иначе — мёртвому припарка. Что же касается пирожных — тут, Владимир Митрофанович, тоже вышла бы неувязка, даже если бы Распутин оказался сладкоежкой. Цианиды взаимодействуют с сахаром. И при этом, увы, теряют свои токсические свойства. Если же подмешивать цианистый калий заранее, он успеет прореагировать ещё и с атмосферным углекислым газом. Был цианид — стал карбонат. А карбонатом калия отравить затруднительно.

— Очень любопытно, — бросил через плечо Дмитрий Павлович. — Чувствуется, что предмет вы знаете не понаслышке. А скажите-ка мне, на Малую Невку лучше со стороны Крестовского острова заехать или с Петровского?

— Лучше с Петровского. Ближе и спокойнее, — сказал Келл.

Автомобиль как раз повернул с набережной у Марсова поля и переехал самый красивый мост — Троицкий. Одолев начало Каменноостровского проспекта, Дмитрий Павлович вывернул руль и повёл лимузин влево. По Кронверкскому проспекту затяжной дугой обогнули Арсенал и просторный Александровский парк с увеселительным «Народным домом».

Ещё на мосту Келл поймал себя на том, что высматривает во льду полынью, и заметил, что Пуришкевич занят тем же.

— Потерпите, Владимир Митрофанович, — негромко сказал он, — здесь это было бы чересчур.

С Кронверкского проспекта повернули на Александровский, который продолжился набережной реки Ждановки — и здесь Келл с Пуришкевичем, сами того не желая, снова обшаривали взглядами лёд, а Дмитрий Павлович уверенно повёл автомобиль через мостик на Петровский остров. Проспект между пивоварнями «Бавария» и канатной фабрикой выглядел тёмным и безлюдным. Лишь в палисаднике у тринадцатого номера, занятого убежищем Императорского театрального общества для престарелых артистов, померещился какой-то человек.

— Вы его видели? — спросил великий князь Маяковского. Тот пожал плечами. Вроде бы да, а вроде бы нет…

На площади против пожарной части лимузин последний раз повернул направо — и въехал на мост через Малую Невку. Фары выхватили из мглы в сотне шагов будку охраны.

— Здесь, — сказал Келл. — Прижмитесь влево и выключите свет, бога ради!

Погасив фары, Дмитрий Павлович заглушил и машину. Автомобиль окутался ватой тишины и беспросветной тьмой.

— Выходим, — негромко скомандовал Келл, когда глаза начали что-то различать во мраке.

По обе стороны моста на льду пятнами темнели несколько майн.

Дмитрий Павлович закурил. Интересное дело, он столько раз видел этот мост и ездил здесь! На противоположном берегу — рукой подать — помещался стенд, где стреляли по голубям и глиняным тарелочкам. Столько раз видел этот мост, но ему даже в голову не могло прийти, что однажды холодной зимней ночью он попадёт сюда в такой компании и с такой целью…

Маяковский с Пуришкевичем пытались вытянуть наружу свёрток с телом Распутина. Он цеплялся за дверной порог и не подавался. Володя поднял глаза на Лилю, которая продолжала сидеть в салоне, и попросил:

— Подтолкни…

— Я не могу, — прошептала она.

Выругавшись, Пуришкевич забрался внутрь и нарочно наступил Лиле на ногу. Он повозился, нащупал верёвки и скомандовал Маяковскому:

— Тяните! И — раз! И — раз!