Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание - Галина Козловская

По материалам, тщательно собранным Г. М. Абольяниным, были составлены как сборники стихов Марины Цветаевой, так и книги о ней».

Геннадий Абольянин – Галине Козловской

8 мая 1991

Уважаемая Галина Лонгиновна!

Я немногим более сорока лет собираю всё-всё-всё об Анне Ахматовой, Марине Цветаевой и Борисе Пастернаке. У меня своего рода домашний Музей трех Поэтов, который открыт почти двадцать лет.

Внимательно прочел Ваши воспоминания об Анне Андреевне Ахматовой. Они великолепны своей достоверностью и многими фактами из жизни поэта и человека.

Почти со всеми, кого Вы упоминаете, мне доводилось встречаться неоднократно, и у меня зафиксированы беседы с ними.

Мне доставили большую радость добрые слова о Евгении Владимировне Пастернак, я был с нею знаком. О ней многие незаслуженно нелестно отзываются или вообще умалчивают.

Но, уважаемая Галина Лонгиновна, есть погрешности и в Ваших воспоминаниях, например, то, что касается сопоставления отношений к Валерию Брюсову[412]. Тут, напротив, они были единодушны. Пользуясь Вашими же словами, можно аргументированно доказать, что Марина Цветаева разносила Валерия Брюсова в пух и прах. Доказательством этого могут послужить ее дневниковые записи, строки из писем ко многим людям, это и ее критические статьи. И, конечно же, ее великолепная проза «Герой труда» о Валерии Брюсове.

И второе, где Вы сказали, что Ардовы все удивительно красивые люди. Да, это так. Но не совсем это можно отнести к главе семьи – Виктору Ефимовичу Ардову. Тут можно привести много свидетельств, как при жизни Анны Андреевны, так и после ее смерти, не делающих ему чести. Вот, например, участие в суде против Льва Николаевича Гумилева, когда решался вопрос о наследстве.

Но, как принято, – об усопших ничего не говорить или не говорить плохого. Так что я умолчу об очень многих свидетельствах не в пользу, мягко говоря, Виктора Ефимовича…

Ваши воспоминания, безусловно, ценны, и их вклад весо́м. Всё вышеизложенное я говорю со знанием дела, которому я отдаю всю свою жизнь. Позвольте задать Вам вопросы:

– Не вели ли Вы дневниковые записи встреч с Анной Андреевной; если да, то будут ли они опубликованы?

– Будут ли у Вас воспоминания о Евгении Владимировне Пастернак?

– Будут ли у Вас воспоминания о Надежде Яковлевне Мандельштам?

Возможно, Вы знакомы с Евдокией Мироновной Ольшанской из Киева и Сергеем Дмитриевичем Умниковым из города Пушкина и знаете об их категории собирательства, – я таков же.

У Е. М. Ольшанской собрание по Ахматовой превосходит мое, но я собираю по трем поэтам. Собрание С. Д. Умникова гораздо скромнее наших.

И в заключение моего письма – обычная просьба, с которой я обращаюсь ко всем: не могли бы Вы познакомить меня с другими собирателями, в том числе и в городе Ташкенте?

У меня есть, что подарить начинающим и чем быть полезным другим.

Прошу прощения за беспокойство.

Если Вас что-либо заинтересует – готов ответить на все Ваши вопросы и готов быть всегда к вашим услугам.

С искренним уважением

P. S. Ваш адрес я получил от одной дамы из Самарканда, которая посетила в начале этого года наш домашний музей.

Галина Козловская – Геннадию Абольянину

29 мая 1991

Глубокоуважаемый Геннадий Михайлович!

С удовольствием получила Ваше милое письмо. В нем Вы спрашиваете, между прочим, не собиралась ли я что-нибудь писать о Евгении Владимировне Пастернак. В своей книге о моем муже, которую я написала и отрывки из которой будут печататься в журнале «Советская музыка», я описала эпизод, связанный с моими отношениями с Евгенией Владимировной и Борисом Пастернаками. Отдельно же навряд ли я что-нибудь буду писать. Посылаю Вам этот отрывок, который может быть для Вас интересен и который проясняет мои отношения с ней и Борисом Леонидовичем.

Еще вы меня спрашиваете о моих отношениях с Надеждой Яковлевной Мандельштам. Когда Анна Андреевна Ахматова уехала в Ленинград, Надежду Яковлевну из квартиры, где они жили вместе, переселили в маленькую комнату в том же доме. Надя в те годы готовилась стать преподавателем английского языка в высших учебных заведениях[413]. Комната была неописуемо грязная, захламленная. А она лежала на постели и повторяла одно средневековое заклинание: «ин дьяволо, ин дьяволо». Затем умолкала, начинала читать мне Осины стихи, становилась грустной и непривычно мягкой. Она была очень привязана ко мне. Затем она уехала[414].

В последний раз я встречалась с нею много-много лет спустя в Москве[415]. Когда она уже получила, наконец, квартиру в Москве, к ней неожиданно пришел Константин Симонов и сказал: «Надежда Яковлевна, вам нужны деньги, чтобы обставить ваше новое гнездо». И выложил изрядную сумму денег, сказав: «Не беспокойтесь, их у меня много!» Надя обставила квартиру по последнему слову элегантного вкуса. Выкрасила белым полы и обставила мебелью карельской березы.

В тот мой приезд Женя Пастернак (сын Бориса Леонидовича), у которого я жила, сказал мне, что Надя, узнав, что я в Москве, хочет меня видеть, и повез к ней. Через два слова приветствия она вдруг сказала мне: «Ты по-прежнему любишь Анну Андреевну?» На что я ответила: «А почему я не должна ее любить по-прежнему?» «Старая дура, – сказала она мне, – ни одного хорошего стихотворения не написала!» У меня от негодования перехватило горло. «Надя, и это вы говорите о своем лучшем, вернейшем, лояльнейшем друге? Никогда не изменявшем ни вам, ни Осе?!» Мне стало нехорошо.

Как ни в чем не бывало она мне сказала: «А ты не видела моих икон?» – и повела меня в другую комнату. На стенах висело несколько действительно превосходнейших икон. «Эту икону подарил мне Патриарх, эту – архимандрит такой-то», – хвасталась Надя.

«А завтра я буду исповедоваться, ко мне приедет человек, крестивший меня в Христианскую веру». Этим человеком был отец Александр Мень[416]. И я подумала: «Как же ты, христианка, будешь исповедоваться после таких слов о прекрасной, верной женщине?»