Крылья - Мария Герус

– Так уж и помогут? – усомнился Лютин. – Была им охота со мной возиться.

– Помогут-помогут, не сомневайся. За старшего травника нынче у них господин Ивар, сказывают, самой госпожи Анны родной внук. Красивый, страсть.

– Крылатый?

– Ну это уж у них так заведено. Сама не видала, но люди говорят, крылья у него белые, лебединые.

«Чем бы мне таким заболеть?» – лениво раздумывал Лютин, с удовольствием растянувшись на жестком войлоке. На его собачьей службе особенно не похвораешь. Устал, конечно. Но всякий поймет – три года с Косинским Волком кого хочешь укатают. Прилечь все время тянет. Да еще по временам правый бок колет. К вечеру, вот как нынче, тяжесть в груди и изжога одолевает. Старость не радость. Может, пора на покой? Ладно, там видно будет.

* * *

Новый посад под Бренной горел ярко и дружно. Огромный костер уже подступал к городу. Высокое пламя лизало старую стену. В городе ударили в набат. Крепкий едучий дым жег глаза, забивался в глотку. «Надо уходить», – сказал Лютин, закашлялся и проснулся в темной спальне на жестком войлоке. Но набат по-прежнему гудел, и нестерпимо пахло паленым. В слепое оконце вползал оранжевый отсвет. Лютин подхватился, в один миг напялил тулупчик, сгреб котомку и кинулся к выходу.

Оказалось, что Алекову трактиру пока ничего не грозит. Горел нижний конец Стрелиц, тот, что ближе к Трубежу. Полыхало знатно. Огонь охватил пять или шесть домов. В двух уже рухнули крыши. Несильный, но ровный ветер гнал пламя в сторону деревни. По ярко освещенной улице бестолково метались расхристанные тени, ревел колокол, хрипло мычала корова, и, заглушая колокольный звон, бился в смертном ужасе женский визг.

Тушить уже и не пытались. С водой в Стрелицах всегда было плохо. Родник под горкой, с той стороны, где горело, и колодец у корчмы. Редкая цепочка людей выстроилась от него, передавая ведра. Поливали стены и травяные крыши ближайших изб, чтоб не дать огню перекинуться дальше.

Но искры сыпались градом, кое-где сухая трава уже тлела. Черные ручьи талого снега текли вдоль улицы, заливали вытащенный наружу жалкий скарб. По всей улице из домов выносили вещи, в страхе звали детей.

«Пойду я, – подумал Лютин, – деревня сгорит, и к гадалке не ходи. А я человек больной, мне в Дымницы надо».

Из кромешной тьмы за колодцем вырвались и устремились к пожарищу какие-то люди, тесной кучкой промчались мимо Лютина. Острые локти, летящие по ветру волосы, частое легкое дыхание. Стрелицкие шарахались от них, расплескивая ведра. Прорвавшись почти к самому огню, туда, где жар был уже нестерпимым, пришельцы на миг остановились, сошлись в одну многоголовую тень.

– Дождь? – звонко крикнул кто-то.

– Нет, – донесся до Лютина хриплый ответ, – сначала ветер!

Тени медленно, как в танце, разошлись в стороны, встали цепью, протянули друг к другу руки. Высокие, тонкие, длинноногие. Колокол рыдал над ними, ревело пламя, дымная туча нависла над деревней черным клыкастым медведем.

И тут в Стрелицы ворвался ветер. Сильный холодный поток воздуха с севера, от дальних гор, от заснеженных склонов Белухи. Дымная туча качнулась, дрогнула. Ветер разодрал огненную стену на отдельные языки, прижал к земле. Сразу стало темней, прохладней. Дым, кишащий огненными точками, медленно понесло к югу. Искры, пепел, горящие клочья сена летели теперь к пустым, укрытым снегом полям. Над колокольней открылась туманная полоска неба с двумя тусклыми звездами. Тени перед огнем, не опуская рук, разом шагнули вперед. Еще шаг. Еще. Лютин подумал, что, упади сейчас ветер, им всем конец.

А потом хлынул дождь. Густой, тяжелый летний ливень среди устоявшейся прочной зимы. Тугие струи рухнули на пожарище. Дорога тут же заледенела. Травяные крыши встопорщились мелкими ледяными иглами, столбы заборов покрылись рыхлой ледяной коркой. Пламя боролось с водой, то вставало ярким языком, то с шипением скрывалось в темных развалинах. Было очень тихо. Колокол замолчал, и люди на улице застыли в молчании. Тени перед огнем то казались огромными, то почти исчезали в багровом сумраке. Северный ветер не унимался, и дождь все лил и лил, не прекращаясь, не утихая.

И тут они начали падать. Один повалился лицом вниз, разорвав незримую цепь, за ним другой, по-девичьи взвизгнув, свернулся жалким комочком, третий рухнул на колени, но рук так и не опустил. Вскоре на ногах осталось только двое. Высокий и странно маленький. Похоже, ребенок. Высокий пошатнулся, ища опоры, обхватил маленького за плечи. Однако Лютин видел – дело сделано. По развалинам еще метались яркие злые язычки. Но улица медленно погружалась в темноту. Внезапно Лютин понял, что мерзнет. На лицо упала снежинка. Потом еще одна.

– Чего стали, – раздался в темноте отчаянный детский голос, – помогите же, кто-нибудь!

Люди очнулись, бросились к потухающему пожарищу, на которое медленно падал крупный мохнатый снег.

* * *

И снова Лютину повезло. Крайнов принесли прямо в трактир. Насчет внешности злобствующий Стас Гронский оказался прав. Ничего немыслимо прекрасного Лютин не увидел. Шесть закопченных, взъерошенных, вымазанных в саже фигур, на всех крестьянские порты и рубахи, хотя Лютин готов был поклясться, что двое наверняка женщины. Насчет третьего, самого малорослого, у него были сомнения. Этот, единственный, пришел сам. Остальных почтительно внесли на раскинутых полушубках, заботливо устроили поближе к очагу. Вокруг суетился стрелицкий староста, ругательски ругая какого-то Аверкия, по пьяному делу обронившего трубку в солому. Тут же толкались растрепанные бабы с перинами, тулупами и сухой одеждой.

– В набат поздно ударили, – проворчал самый длинный и, видимо, самый старший, – а голубя и вовсе послать забыли. Мы могли и не заметить.

Староста в ответ только горестно вздыхал.

– Почему нынче так тяжело? – донеслось из-под какой-то перины. – Летом мы такие дождики в два счета делали.

– Зима, – скучливо пояснил старший, – пока все это согреешь, пока раскачаешь.

– Зачем я только с вами пошла, – пискнул женским голосом соседний тулуп. – Гадость какую-то надеть заставили… Везде трет, везде давит… Все волосы дымом пропахли… на щеке ожог… вот, вот тут, видите… теперь след останется…

Из-под другого тулупа высунулся острый носик, блеснул насмешливый черный глаз.

– Зря ты в вечернем платье не пошла. И в обморок некрасиво хлопнулась. Прямо как квашня. Совсем за собой следить перестала. Не плачь, отмоются твои волосы.

– А правда, здорово получилось?! – радостно спросило рыжее дитя, стучащее зубами под кучей каких-то одежек. – Только холодно очень.

– Сейчас, сейчас, горяченького, – засуетился Кривой Алек.

Та-ак-с. Если верить своим глазам, а им Лютин привык верить, перед ним не два, а шесть настоящих крайнов. Сила, с которой следует считаться. Насчет крыльев Гронский тоже молол чепуху. Не пешком же они двадцать верст бежали.

Только вот зачем прихватили с собой женщин и детей? Втроем боялись не справиться? Резонно. Стало быть, их всего шестеро. И все они сейчас у него в руках. Все крайны Пригорья. Измученные, ослабевшие, замерзшие. Хм… Младший княжич был бы доволен. А Филипп Вепрь наш могучий? Что нужнее ему? Пригорье за пазухой или союз с крайнами? Воевать-то они за него не будут. Не любят они это дело. Ни людей, ни лошадей ни за что не дадут.