Путешествия в Центральной Азии - Николай Пржевальский

Следующий за Гангы-дабаном наш бивуак был на Бугук-голе, первой речке, встреченной нами от самого Нань-шаня. Один только переход отделял теперь нас от Урги, и под влиянием столь радостной мысли путь 19 октября длился невыносимо долго, в особенности в первой своей половине. Как нарочно, местность здесь холмистая, не открывающая далекого горизонта. Наконец, с последнего перевала перед нами раскрылась широкая долина реки Толы, а в глубине этой долины, на белом фоне недавно выпавшего снега, чернелся грязной, безобразной кучей священный монгольский город Урга. Еще два часа черепашьей ходьбы – и вдали замелькало красивое здание нашего консульства. Тут же и быстрая Тола струила свою светлую, еще не замерзшую воду: справа, на горе Хан-ула, чернел густой, нетронутый лес. Обстановка пустыни круто изменялась. Попадали мы словно в иной мир.

Близился конец 19-месячным трудам и многоразличным невзгодам. Родное, европейское чувствовалось уже недалеко. Нетерпение наше росло с каждым шагом; ежеминутно подгонялись усталые лошади и верблюды… Но вот мы наконец и в воротах знакомого дома, видим родные лица, слышим родную речь… Радушная встреча соотечественников, обоюдные расспросы, письма от друзей и родных, теплая комната взамен грязной, холодной юрты, разнообразные яства, чистое белье и платье – все это сразу настолько обновило нас, что прошлое, даже весьма недавнее, казалось грезами обманчивого сна…

Так закончилось вышеописанное, третье для меня по счету, путешествие в Центральной Азии. Подобно двум первым, оно представляет собой научную рекогносцировку посещенных местностей. Иного результата наши странствия иметь и не могли как по многим пробелам личной нашей подготовки, так и по самому характеру пройденных стран, где против путешественника нередко встают и люди, и природа, где иногда с винтовкой в руках приходится прокладывать себе путь, а сплошь и кряду сначала заботиться, чтобы не погибнуть от жажды или голода, и затем уже справлять научные работы. Но утешительно для меня подумать, что эти быстролетные исследования в будущем послужат руководящими нитями, которые поведут в глубь Азии более подготовленных, более специальных наблюдателей. Тогда, конечно, землеведение и естествознание в своих различных отраслях обогатятся сторицей против того, что им дали нынешние наши путешествия. Пока же сведем итоги сделанного нами в Центральной Азии.

За все три здесь путешествия нами пройдено по местностям, большей частью малоизвестным, а нередко и вовсе неизвестным, 22 260 верст, из которых 11 470 верст (весь передний путь) сняты глазомерно. Астрономически определена широта 48 пунктов; посредством барометра Паррота, а при первом путешествии – анероида и гипсометра определена абсолютная высота 212 точек. Ежедневно три раза, в продолжение всех путешествий, производились метеорологические наблюдения; иногда измерялась температура почвы и воды; психрометром по временам определялась влажность воздуха. Постоянно велся общий дневник и, по мере возможности, производились этнографические исследования.

В области естествознания, относительно которого пройденные нами местности Центральной Азии были до сих пор почти вполне неведомы, производились специальные исследования над птицами и млекопитающими, а затем составлялись коллекции, в которые собрано:

Видов / Экземпляров

Млекопитающих: около 90 / около 408

Птиц: 400 / 3 425

Пресмыкающихся и земноводных: 50 / 976

Рыб: 53 / 423

Насекомых:? / 6 000

Растений: 1 500 / 12 000

Кроме того, собирались образчики горных пород во всех попутных хребтах.

Зоологический сбор передан в музей С.-Петербургской Академии наук; гербарий – в Ботанический сад; небольшая минералогическая коллекция – в геологический кабинет С.-Петербургского университета. Часть собранных коллекций, в которых оказалось много новых для науки видов, как животных, так и растительных, описана академиками Максимовичем и Штраухом, покойным профессором Кесслером и мною; несравненно же большее количество добытого материала остается пока еще не обработанным.

Но если мне и выпала счастливая доля совершить удачно три путешествия в Центральной Азии, то успех этих путешествий – я обязан громко признать – обусловливался в весьма высокой степени смелостью, энергией и беззаветной преданностью своему делу моих спутников. Их не пугали ни страшные жары и бури пустыни, ни тысячеверстные переходы, ни громадные, уходящие за облака, горы Тибета, ни леденящие там холода, ни орды дикарей, готовые растерзать нас… Отчужденные на целые годы от своей родины, от всего близкого и дорогого, среди многоразличных невзгод и опасностей, являвшихся непрерывной чредой, – мои спутники свято исполняли свой долг, никогда не падали духом и вели себя поистине героями. Пусть же эти немногие строки будут хотя слабым указанием на заслуги, оказанные русскими людьми делу науки, как равно и ничтожным выражением той глубокой признательности, которую я навсегда сохраню о своих бывших сотоварищах…

В заключение да позволено мне будет еще раз вернуться к своим личным впечатлениям.

Грустное, тоскливое чувство всегда овладевает мной, лишь только пройдут первые порывы радостей по возвращении на родину. И чем далее бежит время среди обыденной жизни, тем более и более растет эта тоска, словно в далеких пустынях Азии покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти в Европе. Да, в тех пустынях действительно имеется исключительное благо – свобода, правда, дикая, но зато ничем не стесняемая, чуть не абсолютная. Путешественник становится там цивилизованным дикарем и пользуется лучшими сторонами крайних стадий человеческого развития: простотой и широким привольем жизни дикой, наукой и знанием из жизни цивилизованной. Притом самое дело путешествия для человека, искренне ему преданного, представляет величайшую заманчивость ежедневной сменой впечатлений, обилием новизны, сознанием пользы для науки. Трудности же физические, раз они миновали, легко забываются и только еще сильней оттеняют в воспоминаниях радостные минуты удач и счастья. Вот почему истому путешественнику невозможно позабыть о своих странствованиях даже при самых лучших условиях дальнейшего существования. День и ночь неминуемо будут ему грезиться картины счастливого прошлого и манить: променять вновь удобства и покой цивилизованной обстановки на трудовую, по временам неприветливую, но зато свободную и славную странническую жизнь…

Успех трех предшествовавших моих путешествий по Центральной Азии, обширные, оставшиеся там еще неведомыми площади, стремление продолжать, насколько хватит сил, свою заветную задачу, наконец заманчивость вольной страннической жизни – все это толкало меня, кончив отчет своей третьей экспедиции, пуститься в новое путешествие.