Чужак - Симона Вилар

— Неужто он посмел бить тебя? Да благодаря браку с тобой Сто-юн его одним из первых мастеров города сделал.

Белёна грустно улыбнулась.

— Жихарь знает, что я и слова отцу не скажу. Зачем батюшку зря расстраивать? Все равно ведь ничего не сделает, сам прилюдно власть на меня Жихарю отдавал. К тому же отец считает, что я неласкова с мужем оттого, что Кудряша забыть не могу.

И вдруг подалась вперед, поймала руки Карины, в глаза заглянула.

— Поговаривают, ты ласкала, утешала ненаглядного моего, когда его прогнали. Я тебя не виню. К кому же было идти ему, как не к тебе. Всегда ведь знала я, что ты ему нравишься. Но одно прошу: скажи хоть, куда пошел-полетел сокол мой? Вернется ли?

Карина чувствовала, что глаз не может поднять на подругу.

— Кудряш был у меня. И я не могла ему отказать. Но это было только единожды… — Она запнулась, вспомнив, что не единожды, что некогда утешал Кудряш ее в древлянском лесу. И добавила скороговоркой: — Когда Кудряш пришел… Ну, у меня, тогда как раз бабьи дела начались. Так что… И Кудряш просто отлеживался у меня. Да и не нужна была я ему. С отчаяния кинулся. Потом все лежал, отвернувшись к стене. Едва поесть его упросила. А потом…

Она не добавила, что сама избегала Кудряша, так как другого тогда ждала. Вздохнула, вспомнив, как Торир застал их с Кудряшом на Оболонской дороге. И вопреки всему произошло их примирение, когда они зачали дитя ее негаданное. Карина даже улыбнулась, забыв, что Белёна глаз с нее не сводит.

— Что «потом»? — неожиданно разозлилась та. — Неужто правду люди бают, что в тебе Кудряша дитя?

Карина сперва опешила. Подумала: кто мог сболтнуть, что она непраздной ходит? Хотя мало ли доброхотов. Вон недавно того же Бояна ругала, что, навещая больного Аскольда, упомянул об этом. Но у Бояна всегда был длинный язык.

— Что еще обо мне говорят?

Но Белёна заговорила только после того, как Карина уверила ее, что ребенок не от Кудряша. Тогда с каким-то безразличием она поведала подруге последние сплетни: мол, кое-кто болтает, что от Жихаря понесла, а он поиграл ею и бросил, за то, что долго мучила. Жихарь если и не сам распускал такие слухи, то реагировал на них двояко — мол, как хотите, так и думайте. О том же Любомире толкуют. Еще связывают ее с Резуном пропавшим: многие, оказывается, их видели, вот и болтают. А в последнее время сказывают, что это Дира дитя. Мол, он во хмелю как-то обещался, что княгиней возьмет Карину на Гору. В общем, когда баба на шестом месяце и многое стало видно, люди дали волю языкам о будто бы неприступной Бояновне.

— А я-то надеялась, что еще не так и заметно, — вздохнула Карина.

Тогда Белёна впервые за все время улыбнулась.

— Глупая ты, Каринка. Всегда тоненькой в поясе была, что шелковинка, а теперь так округлилась. Скажи-ка лучше, куда Кудряш подался?

Но Карина не знала ответа. Кудряш уехал и уехал. Он ни словом не обмолвился, куда направит его стежка Белеса, а она не больно и интересовалась.

Белёна еще пару раз наведывалась к подруге. Один раз пришла сама не своя. Просила, чтобы Карина укрыла ее, как когда-то Кудряша, твердила, что не вернется к Жихарю, что он избил ее так, что она, как и боялась, скинула плод; три дня кровью исходила и от болей встать не могла.

— Убила бы Жихаря! — стучала по столу кулачком Белёна. А потом грусть находила. — Это я так, храбрюсь. Ведь только Жихарь ступит на порог, у меня сердце зайцем бьется, боюсь и слово молвить. — И вздыхала: — Где же мой Кудряш? Побежала бы, полетела к нему за три моря, за сорок земель. А тут… Умру я с Жихарем.

Домой уходила как приговоренная.

Еще к Карине на Подворье неожиданно повадился ходить один из воинов копья Торира — Даг Карина как-то слышала, что он был одним из самых непокорных в отряде Резуна. Но в последнее время Даг говорил о бывшем старшом только уважительно. Жалел, что его нет с ними, рассказывал, что отряду, прославившемуся своим умением биться Гуляй Полем, больше нет веры. Их расформировали, велели жить по разным дружинным избам и никогда больше не именоваться копьем.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — однажды спросила Карина, дивившаяся неожиданному вниманию Дага.

Воин только потер когда-то перебитый в драке нос.

— Ну, я старшому нашему веру храню. А раз ты его избранницей была… Короче, считай, что тебя оберегаю.

У Карины гулко стукнуло сердце. Спросила с надеждой: неужто Торир велел? Да где он, тот Торир, отмахнулся Даг. Наверняка и весть подать не может. А бабу его оберегать кто-то должен. Но в одном Даг был уверен: Торир Резун не предавал своих побратимов, как говорил Аскольд. Кого угодно — только не своих. С ним они себя сильным отрядом чувствовали, хоть и не хотели долго признавать, чужаком, волчарой кликали. А оказалось, что он свой. И Даг верил, что Резун не погиб, как кое-кто сказывает, а значит, вернется. Не может он оставить побратимов боевых. Такие, как он, всегда возвращаются. И Даг только расцвел щербатой улыбкой, когда Карина неожиданно поцеловала его в щеку.

Но Торир не возвращался. А над Киевом закружили метели, ударили морозы, дома замело до самых окон. Масленицу по этой поздней весне не спешили праздновать. В Киеве было тревожно. Холода все держались. В хлевах мычала скотина, которой по всем приметам пора было отправляться на пастбища. Закрома, полные доверху с осени, постепенно пустели. Купцы продавали жито по цене, какую ранее и представить нельзя было. Теперь многие шли к Днепру, прорубали полыньи и подолгу сидели на морозе с удочками, чтобы хоть что-то принести к столу домашним. Волхвы на капищах звали Весну. Весны не было, хотя по подсчетам пора бы уже прийти ласковому квитню. Олисья как-то рассказала, что в это голодное время одна женщина кормила своим молоком престарелого отца, не давая умереть с голоду. Да разве только это. Прежде в Киеве голода не знали. Теперь же…

А потом быстро, почти за седмицу, пришла весна. Словно ворвалась на стремительных крыльях, наполнив все водой и влагой, расколов Днепр так резко, что только воздвигнутая по наказу Твер-дохлебы дамба-плотина и спасла Подол от затопления. И когда Аскольд вышел на гульбище терема детинца, в городе его встретили радостно. Но стушевались, слушая его речь о том, что может прийти и другая напасть — Олег Новгородский. Ибо коварный варяг-новгородец уже захватил Смоленск. А от Смоленска до Киева восемь дней пути по реке. И хотя недавно об Олеге говорили с похвалой, теперь многие стали его страшиться. Ведь уже всем было ведомо, что Олег — волхв и кудесник. Рассказывали, что он и в волка может оборачиваться, и птицей-соколом летать в поднебесье, и щукой хищной плавать в воде. Потому-то, дабы уберечь Киев, князь Дир и ездит по округе, набирает дружину, заключает союзы. Аскольд говорил, что Дир, как никогда, нужен сейчас Киеву, что только от него зависит, подомнет ли Новгород под себя стольный град на Днепре или нет.

Аскольд так превозносил Дира, что, когда тот прибыл, его вышли встречать всем миром. Но Дир остался прежним. Пошумел, покричал и пошел бражничать да бесчинствовать.