Странствие Кукши за тридевять морей - Юрий Вронский

Пиво и мед льются рекой и, кажется, смывают неприятный осадок, оставленный этим разговором. Но в сердце Кукши затаилась коварной змеей ревность, не утопить ее, проклятую, ни в пиве, ни в меду…

Снова звучит голос князя Рюрика:

– Есть ли среди моих гостей неревский муж именем Шульга? Если есть, я прошу его подняться!

Растерянный Шульга встает.

– Вот ты каков! – говорит князь Рюрик, разглядывая Шульгу. – Мудрая мать этого юного мужа надоумила меня дать вам всем мир. Я хочу поднять этот рог за неревлянина Шульгу, который, надеюсь, унаследовал мудрость своей матери, как он унаследовал мужество своего отца…

Пламя пира то разгорается, то затухает…

Молодые участники пира поднимаются со своих шкур и начинают плясать. Кукша помнит эту варяжскую пляску, она называется спрингар, что по-словеньски значит «прыжки». Спрингар пляшут в первый месяц осени, который у словен называется вресень[200], в день, когда ночь равняется дню. Пляшут четами, – он день, она ночь, – по кругу против движения солнца, чтобы помешать уменьшению дня и удлинению ночи.

При этом сперва пляшут врозь, глядя друг на друга и выделывая разные замысловатые колена. Эта часть пляски оставляет простор выдумке каждого пляшущего. Особенно ценятся высокие прыжки мужчин. А потом кружатся вместе, обнимая друг друга, и одновременно движутся, как уже говорилось, по кругу против солнца.

Смеркается. От реки тянет холодом. Пир освещен уже не только догорающим огнем, на котором жарилось мясо, – слуги приносят смоляные светочи, вставленные в развилки на крученых железных черенах, и втыкают черены в землю.

Пляска происходит под звуки волынки и гудков. Волынщик изо всех сил сжимает под левой мышкой телячий мех и одновременно, раздувая щеки, дует в трубку, наполняя мех воздухом, правой же рукой перебирает отверстия на игральной трубке, и чрево волынки рождает пронзительный, зажигательный напев. Волынке вторят гудки, по струнам которых гудошники стремительно водят похожими на луки смычками.

В круг пляшущих втягивается все больше пар. Женщина или девушка хватает за руку кого-нибудь из сидящих мужчин и тащит в круг. Женщина сейчас ночь, а мужчина – день, и требуется, чтобы в этой пляске он победил ее. Кукша видит, что Вада уже втащила в круг Олега, и у него от ревности снова защемило сердце. Он старается не смотреть в их сторону, но это мало помогает.

Князь Рюрик клюет носом, хотя не так уж много и пил. Видно, крепок мед, а князь уже не крепок… Впрочем, надо признать, что захмелели и многие мужи в самом расцвете сил. Так всегда на пирах, для того и пьют.

Из круга пляшущих выбегает Олег и с помощью дружинника уводит осоловевшего зятя домой. Вада стоит и ждет его, накрывшись подобранной с земли шкурой. Кукша сидит на траве и, не отрываясь, глядит на нее.

Вдруг он чувствует, что кто-то берет его за руку. Он поднимает голову: над ним смеющееся белозубое лицо, несомненно принадлежащее знакомой ведьме, которую когда-то звали Сигню, а теперь зовут княгиня Ефанда. Ведьма-княгиня рывком поднимает его с земли, – какая сильная у нее, однако, рука! – и они присоединяются к хороводу. Их подхватывают звуки волынки и гудков, то сдержанные, затаенные, то прорывающиеся бурной страстью.

Сдержанность в напеве звучит не ради самой себя, она подобна морской волне, которая приближается издалека, как будто не спеша, даже лениво, а сама готовит всплеск, вспышку, удар, и вдребезги разбивается о скалы…

В это мгновенье Кукшу словно подбрасывает некая неведомая сила, ему кажется, что он прыгает чуть ли не на высоту своего роста, во всяком случае, целый миг он видит княгиню Ефанду, ее запрокинутое смеющееся лицо, сверху. Неистовство пляски нарастает, и, кажется, будто не напев ведет пляску, а пляска тащит за собой напев. Кукша в очередной раз взлетает в прыжке над своей белозубой ведьмой-княгиней и слышит снизу:

– Хочу, чтобы ты победил меня!

Кукша не чувствует своего тела, все у него получается само собой. Отчего бы это? От выпитого меда? Да, он немного хмелен. Но не впервые в своей жизни он на пиру, а разве когда-нибудь с ним было что-нибудь подобное? Уж не чары ли ведьмы-княгини?

С усилием он заставляет себя вспоминать, что он христианин, старается представить себе лицо Андрея Блаженного, но у него плохо это получается. Он никак не может решить, пристало ли христианину участвовать в подобной пляске. А ведьма-княгиня смеется и глядит на него так, будто ей про него известно больше, чем ему самому.

Наконец напев начинает уставать, мало-помалу устает и пляска, некоторые пары в изнеможении валятся на расстеленные шкуры в пределах освещенного круга, а у иных еще хватает сил покинуть круг и сгинуть во мраке. Княгиня Ефанда, похоже, совсем не устала, хотя от нее и исходит густой запах пота. Она хватает Кукшу за руку своей сильной рукой и тащит его во мрак.

На рассвете Кукша просыпается в длинном доме, здесь же спят все, кто приплыл вместе с ним. Горят два воткнутых в землю жировых светильника. Они кажутся ненужными, потому что через волоковое отверстие в крыше проникает свет. Прямо под отверстием выложен из камней продолговатый очаг, в котором дотлевают смолистые кряжи. От них поднимаются к отверстию несколько голубых струек дыма.

Кукша обнаруживает, что вчера спьяну завалился спать, не разуваясь, и теперь сбрасывает башмаки, чтобы дать отдых ногам. Как же, выходит, он был пьян! Вдруг он вспоминает, что за все это время с начала пира не только ни разу не видел, но, кажется, и не вспомнил Кручину. Ему стыдно, он должен сейчас же ее разыскать!

Не обуваясь, Кукша выходит во двор, свои мягкие востроносые башмаки с длинными ремешками он несет в руках, да, теперь у него башмаки, как у всех, – его ромейские сапоги давно износились! Однако еще слишком рано, Кручина, наверно, спит, незачем будить ее, бедняжку, в такую рань. Чтобы смыть остатки вчерашнего хмеля, он отправляется на Волхов.

Трава покрыта инеем. Сонная городская сторожа, продрав глаза и разглядев его, отворяет ему ворота – все равно пора вставать. За пределами Города, на открытом месте, иней лежит гуще, кажется, будто ночью выпал снег. Кукшины ноздри ловят волнующий запах зимы, смешанный со сладостным настоем осени. Здесь, на Волхове, пахнет уже совсем, как в Домовичах.

Солнце на небе еще не появлялось, может быть, из-за тумана, по времени ему, кажется, пора бы и взойти. Такой затяжной утренний туман сулит ясный теплый день. Кукша ступает по инею, оставляя в нем темные следы.

Перед ним открывается во всей своей красе могучий Волхов. Космы тумана задевают его золотистую поверхность. То и дело по воде расходятся круги – мелкая рыбешка пытается кого-то выловить над водой.

Возле одной из мовен он видит нескольких женщин и, не обращая на них внимания, идет своей дорогой, раздевается на пороге другой мовни, подальше от них, сбегает вниз и бросается в воду. Вода обжигает, словно кипяток. Кукша плывет прочь от берега, течение подхватывает его и сильно сносит вниз.