Сын цирка - Джон Ирвинг

«Боже! Сохрани от гибели этого мальчика! » — произнес про себя доктор Дарувалла.

Фарука удивил собственный страх, он не мог заставить себя посмотреть на излучавшее надежду лицо калеки. Мадху снова уставилась на доктора в зеркале заднего вида и он похолодел — таким безразличным был этот взгляд. Доктор давно не молился, однако сейчас губы его беззвучно зашевелились.

Индия — совсем не рулетка с лимузинами. Здесь нет хороших или плохих шпионов, ворующих детей для цирка. Здесь нет и цирков для уродов. В этой стране не приходится играть между правильным и неправильным лимузинами. Для этих детей реальная рулетка завертится после того, как они попадут в цирк, если это когда-либо случится. Никакой карлик-самаритянин не спасет их в цирке. В цирке «Большой Голубой Нил» нет негодяя из книжки комиксов по имени Кислотный человек. Там есть другое.

Пресвятая Богородица

В келье нового миссионера последняя свечка, припасенная от москитов, сгорела под утро. Насекомые прилетают с первыми лучами зари и улетают, когда днем воздух раскаляется. Лишь один из москитов остался, потому что Мартин Миллс прибил его на белой стене над кроватью. Он лишил его жизни свернутой в трубочку газетой «Таймс оф Индиа» после того, как москит надулся от крови. Пятно на стене явно бросалось в глаза и ужаснуло Мартина, поскольку находилось лишь в нескольких сантиметрах под висевшим распятием. Будто кровь Христа попала на стену.

По неопытности иезуит зажег последнюю свечку слишком близко к кровати и во сне его пальцы, коснувшись пола, попали в пепел. После этого во время короткого и беспокойного сна он коснулся лица рукой. Только такое объяснение пришло ему в голову при виде собственного лица в покрытом черными точками зеркале над раковиной для умывания. Оно хранило следы пепла, как если бы привидение, пролетевшее через келью, оставило на нем свои отпечатки в виде саркастического благословения. Или как если бы он был нераскаявшимся грешником под епитимьей.

Мартин наполнил раковину водой, смочил лицо, взял в правую руку бритву, а левой рукой потянулся за маленьким кусочком мыла. Этот кусочек с неровными краями переливался таким зелено-голубым светом, что отражался в серебряной мыльнице. Мыло оказалось ящерицей, которая прыгнула ему в волосы до того, как Мартин ее коснулся. Миссионер испугался, когда рептилия побежала у него по голове. С макушки Мартина ящерица перепрыгнула на распятие над кроватью, затем ринулась в пространство между приоткрытыми планками жалюзи, сквозь которые лучи низко висевшего солнца падали на пол кельи.

Мартин Миллс перепугался: пытаясь сбросить ящерицу с волос, он полоснул по носу бритвой. Малозаметный порез сдвинул в сторону пепел от противомоскитной свечки, и капли крови потекли в раковину. Он давно уже не пользовался кремом для бритья, поскольку вполне довольствовался обычным мылом. Из-за того, что мыла не было, иезуит брился, смачивая лицо холодной водой.

Было только шесть утра, до начала мессы Мартину следовало подождать еще час. Он подумал, что хорошо бы прийти пораньше к храму Святого Игнатия. Если храм не закрыт, он тихонько посидит на скамье — это ему всегда помогало. Однако поганый нос продолжал кровоточить. Миллс забыл положить в вещи носовые платки, придется их купить. Пока же он взял пару черных носков. Они были тонкие и плохо впитывали влагу, но крови на них не было видно. Миллс смочил носки холодной водой из раковины, выжал их почти досуха и скомкал носки в шарики. Вначале одной, а затем и второй рукой иезуит стал нетерпеливо тыкать носками в рану.

Если бы кто-то видел, как Мартин Миллс одевался, он бы подумал, что миссионер находится в глубоком трансе. Менее пристальный наблюдатель мог прийти к выводу, что это умственно отсталый человек, поскольку фанатик делал все, не расставаясь с носками. Неуклюже натягивал брюки, завязывал шнурки на туфлях, застегивал пуговицы на рубашке с короткими рукавами — и все делал, держа в зубах носки. Эти простые и обычные действия превратились в трудную задачу, требующую значительных физических усилий, поскольку сопровождались безостановочным промоканием носа. В отверстие для второй пуговицы рубашки Мартин вставил серебряный крест наподобие заколки, посадив при этом на рубашку пятно крови, поскольку носки уже полностью ею пропитались.

Храм Святого Игнатия оказался открытым — каждое утро отец-ректор открывал его в шесть часов. Мартин выбрал место, где можно было сидеть в ожидании мессы. Некоторое время он наблюдал как мальчики-служки устанавливают свечи. Сидя на скамье в центральном ряду, он то попеременно молился, то промокал кровоточащий нос. Миллс обнаружил, что скамеечка для коленопреклонения крепится на шарнирах. Он не любил такую конструкцию скамеечек, поскольку они напоминали ему о протестантской школе, куда Дэнни и Вера послали его учиться после «Фессендена».

Школа Святого Луки принадлежала к англиканской епископальной церкви. По мнению Мартина, ее с трудом можно было отнести к церковной школе. Утренняя служба там сводилась только к пению псалмов, молитвам и добродетельным размышлениям о предстоящем дне, после чего пастор произносил до странности приземленное благословение, которое едва напоминало благословение, но скорее походило на совет усердно учиться и никогда не списывать. Воскресная служба считалась обязательной, однако проводилась она в часовне Святого Луки на таком низком епископальном уровне, что никто даже не преклонял колени во время молитвы. Вместо этого учащиеся плюхались на скамьи, быть может, оттого, что не являлись настоящими епископалианцами. Всякий раз, когда Мартин Миллс пытался опустить скамеечку для коленопреклонения так, чтобы можно было опереться на нее, одноклассники изо всех сил удерживали скамеечку в вертикальном положении. Они предпочитали использовать ее в роли доски, на которую следовало ставить ноги для отдыха. Когда Мартин пожаловался об этом его преподобию пастору Рику Итли, тот пояснил ученику начального класса, что только католики и иудеи старших классов могли посещать храмы и синагоги по своему выбору. До тех пор, пока Мартин не перейдет в следующий класс, он будет довольствоваться службой в часовне Святого Луки. Другими словами, до тех пор ему нельзя будет опускаться на колени во время службы.

В храме Святого Игнатия новый миссионер опустил скамеечку вниз и встал на колени. На скамье имелся стеллаж, где лежали молитвенники и книги псалмов. Каждый раз, когда капли крови падали на ближайший к нему псалтырь, Миллс промокал нос одним носком, а другим вытирал обложку богослужебной книги. Он молил Бога дать ему силы любить своего отца, поскольку он только жалел его. Хотя Мартин знал, что задача любить мать являлась для него непреодолимым препятствием, он молился о милосердии, о том, чтобы простить ее. Также молился он за душу Арифа Комы. Миссионер давным-давно его простил, но каждое утро он просил об этом Пресвятую Богородицу. Иезуит всегда одинаково начинал свою молитву.

— О, Пресвятая Богородица, грешен я! — сокрушался Мартин.

В каком-то смысле ход жизни нового миссионера также был «запущен» Девой Марией. Если бы его мать оказалась убитой упавшей статуей Святой Девы и если бы такое счастливое избавление произошло в то время, когда фанатик находился в молодом и еще не сформировавшемся возрасте, он никогда бы не стал иезуитом.