Кафка на пляже - Харуки Мураками

На «Эдельвейсе» я выключил телевизор, и в комнату вернулась тишина. Захотелось пить; на кухне я достал из холодильника кувшин. Молоко было свежее, густое, по вкусу совсем не магазинное. Я пил чашку за чашкой и вдруг подумал о фильме Франсуа Трюффо «400 ударов». Там сбежавший из дома мальчишка Антуан, совсем дошедший от голода, рано утром крадет кувшин молока из одного дома и пьет на ходу, скрываясь с места преступления. Кувшин большой, он пьет долго и выпивает все до капли. Грустная сцена, тяжелая. Не верится даже, что такое зрелище – когда человек ест или пьет – может подействовать столь угнетающе. «Удары» – еще один фильм из моей скудной детской коллекции. Я учился тогда в пятом классе. Меня привлекло название, и я решил один съездить в «Мэйгадза»[64]. Сел на электричку до Икэбукуро[75], посмотрел фильм и потом так же вернулся домой. По дороге из кинотеатра, я тут же купил молока и выпил, чтобы лучше прочувствовать фильм.

Напившись молока, я почувствовал, что страшно хочу спать. Сон давил невыносимо – даже нехорошо стало. Мозги шевелились все медленнее, пока совсем не остановились, как поезд у перрона. Я больше ничего не соображал. Тело точно одеревенело. Я доплелся до спальни, кое-как стянул брюки и обувь и повалился на кровать. Зарывшись лицом в подушку, закрыл глаза. Подушка пахла солнцем. Теплый, давно знакомый запах. Я тихо вдохнул его и выдохнул. И сон в ту же секунду поглотил меня.

Я проснулся в полной темноте. Открыл глаза, припоминая в незнакомом мраке, куда меня занесло. Два солдата провели меня через лес в городок на берегу речки. Память постепенно вернулась. Картина фокусировалась, становилась все четче. В ушах звучала знакомая мелодия. «Эдельвейс». В кухне по-домашнему кто-то негромко гремел кастрюлями. Через приоткрытую дверь по полу спальни протянулась желтая полоса света. Насквозь пропитанный пылью луч проникал сюда из другого, давно прошедшего времени.

Я попробовал встать с кровати, но руки-ноги онемели. Сделал глубокий вдох и поднял глаза к потолку. Снова стук посуды. Из кухни слышались торопливые шаги. Похоже, там кто-то готовил мне поесть. Наконец я выбрался из постели. Долго надевал брюки, носки, кроссовки. Тихонько повернул дверную ручку…

В кухне хозяйничала девушка. Она стояла ко мне спиной и, наклонясь над кастрюлей, подносила к губам ложку. Заметив, что дверь открылась, подняла голову и посмотрела на меня. Та самая девушка, что каждую ночь приходила ко мне в библиотеке и рассматривала картину на стене. Да, пятнадцатилетняя Саэки-сан. В том же бледно-голубом платье с длинными рукавами. Только на этот раз ее волосы были заколоты. Девушка улыбнулась, слабо и нежно. Казалось, все вокруг заходило ходуном, слетело со своих мест. Все, что имело форму, разлетелось на мелкие фрагменты разом и снова соединилось. Нет, девушка передо мной – не иллюзия, не призрак. Она из плоти и крови, ее можно потрогать. Вечер. Настоящая кухня, и она готовит мне настоящую еду. Маленькие бугорки грудей под платьем, белоснежная, как декоративный фарфор, шея.

– Проснулся? – спросила девушка.

Я не смог выдавить ни звука. Еще толком не опомнился.

– Ну как, выспался? – Девушка отвернулась и снова попробовала что-то на плите. – Думала, если не проснешься, закончу все и уйду.

– Я вообще-то просто подремать хотел. – Голос все-таки вернулся ко мне.

– Ты ведь из леса пришел, – сказала девушка. – Есть хочешь?

– Не знаю даже. Наверное.

Мне захотелось коснуться ее руки. Просто чтобы убедиться, что девушку можно потрогать. Нет, нельзя. Я стоял и не сводил с нее глаз. Ловил каждый шорох от движений ее тела.

Девушка положила на белую тарелку готовое рагу и поставила на стол. В глубокой миске был овощной салат. Рядом лежал хлеб. Рагу с картошкой и морковью пахло, как в детстве. Я понял, что изрядно проголодался. Как бы там ни было, а подкрепиться не мешает. Я принялся за еду, орудуя старой поцарапанной вилкой и ложкой. Девушка устроилась чуть пообок на стуле и, время от времени поправляя волосы, внимательно, будто у нее такая работа, наблюдала, как я поглощаю рагу с салатом.

– Говорят, тебе пятнадцать лет? – поинтересовалась она.

– Угу, – промычал я, намазывая масло на хлеб. – Совсем недавно исполнилось.

– Мне тоже пятнадцать, – сообщила она.

Я кивнул. Так и подмывало сказать: «А я знаю!» Нет, еще рано. И я молча продолжал есть.

– Я тут буду тебе готовить какое-то время. Еще убирать, стирать. Свежее белье в спальне, в шкафу. Бери, когда захочешь. Если что постирать – клади в корзину. Я заберу.

– И кто тебе это поручил?

Девушка внимательно посмотрела на меня и ничего не ответила. Мой вопрос, похоже, заблудился в пространстве и сгинул, провалившись в безвестную пустоту.

– А как тебя зовут? – снова спросил я.

Она слегка покачала головой:

– Никак. У нас здесь имен нет.

– А если мне захочется тебя позвать? Неудобно же.

– А зачем тебе меня звать? Когда надо, я всегда здесь.

– Тогда, значит, и мое имя здесь ни к чему?

Девушка кивнула:

– Ведь ты – это ты, а не кто-нибудь другой. Правильно? Ты – это ты?

– Наверное. Хотя точно не уверен. Я или не я?

Она все так же смотрела на меня.

– А что в библиотеке было, помнишь? – набравшись смелости, спросил я.

– В библиотеке? – Она снова покачала головой. – Нет, не помню. Она же далеко. Отсюда не видно. Это не здесь.

– Но все же библиотека есть?

– Есть. Но там нет книг.

– А что есть?

Ничего не отвечая, девушка лишь чуть наклонила голову. Этот мой вопрос тоже сбился с пути и пропал без следа.

– Ты там бывала?

– Давным-давно, – сказала она.

– Но ты не книжки туда читать ходила?

Девушка кивнула:

– Там же нет книг.

Я замолчал и снова принялся за еду. Съел рагу, салат, хлеб. Девушка, тоже ни слова не говоря, по-прежнему испытующе меня разглядывала.

– Ну как? – спросила она, когда тарелки опустели.

– Вкусно. Очень.

– Даже без мяса и без рыбы?

Я показал пустую тарелку.

– Видишь? Ничего не осталось.

– Я приготовила.

– Очень вкусно, – повторил я. И не покривил душой.

Мне было тяжело с ней рядом – грудь разрывалась от боли, словно кто-то вонзил в нее ледяное лезвие. Острая боль пронизывала до костей, но я был даже благодарен за это. Я сливал себя с ее пронизывающим холодом, и боль становилась якорем, который притягивал меня к этому месту. Девушка поднялась со стула, вскипятила воду и налила мне горячего чаю. Пока я пил, она собрала со стола и, повернувшись спиной, стала мыть посуду. Я, не отрываясь, смотрел на нее. Хотелось что-то сказать, но, я уже заметил: рядом с ней слова отказывались выполнять свою функцию или теряли всякий смысл. Я посмотрел на свои руки и представил залитые лунным светом кусты кизила под окном. Вот откуда это холодное как лед острие, колющее грудь.