Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах

Удивительно много записей для человека Средневековья, думала она, перелистывая тонкую стопку. Это были отдельные листы, хорошо сохранившиеся и хорошо читаемые, если бы она была сильна в средневековом итальянском. Почти все записи были датированы, большинство 1521 годом. Некоторые листы отличались по формату и были написаны другим почерком – видимо, письма к Фонтанелли, которые тот сохранил…

Она оторопела при виде одного из них. Чрезвычайно примечательно. Все письмо состояло из колонок цифр, лишь в самом конце были приписаны две строки нормального текста. Она положила листок под лампу и внимательно изучила ряды цифр. Начинались они следующим образом:

1525 300 12

1526 312 12½

1527 324½ 13

Она почувствовала, как в животе у нее растекается тепло, когда она поняла, о чем идет речь. Первая колонка – это годы. Вторая колонка – состояние. Третья колонка выражала разность соседних значений второй колонки, то есть абсолютный прирост состояния. Она все пересчитала в своем блокноте и вышла на годовой прирост в четыре процента.

Взгляд ее дошел до конца колонок, и она еще раз, как и в те дни, когда подобные подсчеты печатались во всех газетах, удивилась, как состояние медленно, незаметно, почти смехотворно робко росло поначалу, чтобы в какой-то момент набрать почти непостижимую скорость увеличения. Больше четверти века, до 1556 года, понадобилось, чтобы сумма из трехсот флоринов доросла до тысячи. В 1732 году она превысила миллион, но уже в 1908-м составила больше миллиарда, чтобы до 1995 года дойти до тридцати миллиардов флоринов – в пересчете как раз триллион долларов.

То, что она нашла, представляло собой расчет роста состояния Фонтанелли за пятьсот лет.

И расчет этот был сделан не Джакомо Фонтанелли.

– Фабиана? – она оглянулась в поисках молодой студентки исторического факультета, которая должна была помогать ей в переводе.

У Фабианы были роскошные черные волосы длиной до попы, немного рыхлые черты лица, но все выпуклости были на нужных местах, и Урсула нашла ее сидящей у ящиков картотеки и самозабвенно лакирующей ногти.

– Чао, Урсула, – блаженно улыбнулась она. – Вы что-то нашли?

Урсула положила перед ней последнюю страницу письма и показала на текст под вычислениями.

– Что здесь написано?

Фабиана склонилась над документом пятисотлетней давности, равномерно дуя на свои ногти.

– Здесь написано, хм-м… – Она напрягла лоб и перестала дуть на ногти. – Я бы перевела это так: «Ты видишь, как по законам математики мое творение достигнет бессмертия». Странная фраза, да? – Она перечитала ее еще раз. – Да, все именно так. Подписано: Якопо.

– Что? – Урсула вздрогнула, как от электрического разряда. Присмотрелась. С самого начала подпись показалась ей неразборчивыми каракулями, но теперь, когда имя было произнесено…

– Якопо?

– Так написано, – невозмутимо сказала девушка.

– Я думаю, – слабо произнесла Урсула Фален, – мне надо вначале сесть.

* * *

Джон увидел, как вспыхнули глаза банковского служащего, когда он представился. Без сомнения, его имя не было пустым звуком для этого человека, да и лицо его он видел не впервые, но изо всех сил старался не выказать своего потрясения.

– Очень приятно, – сказал он и назвал свое имя, которое значилось и на бейджике на лацкане его пиджака. – Лабарьентос. – Он указал на два стула перед своим письменным столом. – Прошу садиться. Чем могу быть полезен?

Банк был маленький, помещение было приятно кондиционировано, народ не толпился. Джону, привыкшему к тому, что банки любят роскошествовать в обстановке, этот банк показался очень скромным, если не сказать дешевым. Балабаган не смел шевельнуться, приниженно скрючившись на краешке своего стула.

Джон не знал, как лучше приступить к делу, чтобы распутать его и раскрыть первопричины. По дороге сюда он раздумывал, не купить ли просто этот банк, чтобы без проблем заглянуть в его учетные книги, но потом сказал себе, что эта возможность от него не уйдет и, может, лучше сначала зайти, а там будет видно.

Он развалился на стуле, закинул ногу на ногу, руки расслабленно уронил на колени, применяя все те приемы, которые внушил ему Маккейн, чтобы в переговорах показать себя важным и независимым, и сказал:

– Я хотел бы знать, каким образом вы пришли к тому, чтобы насчитать мистеру Балабагану за его кредиты 27 процентов годовых.

Тут господин Лабарьентос нервно заморгал.

– Не в наших традициях, – ответил он, помедлив, – обсуждать условия кредита клиента с посторонними лицами.

Джон кивнул.

– Охотно верю, что при таких ростовщических процентах вы предпочитаете договариваться с клиентами с глазу на глаз. Но господин Балабаган здесь – пожалуйста, вы можете спросить его, согласен ли он с такими условиями.

Скупщик рыбы так горячо закивал, как будто хотел избежать вопросов, обращенных к нему.

– Ну, хорошо, – сказал банковский служащий и повернулся к своему компьютеру, нажал на несколько клавиш, выждал, когда на экране появятся цифры. – Десять лет назад мы предоставили господину Балабагану ссуду, это верно. Она тогда пошла на погашение нескольких других, подлежащих возврату кредитов. Вас интересуют точные суммы или что-то еще?

– Меня интересуют проценты. 27 процентов, это верно?

– Это корректно.

Джон подался вперед.

– Я хочу знать: сколько господин Балабаган за это время уже погасил? Приблизительно?

Лабарьентос бросил неуверенный взгляд в сторону скупщика рыбы, постучал по клавишам, придвинул бумаги.

– Господин Балабаган многократно просил об отсрочке платежей, а восемь лет назад ходатайствовал о сокращении размера выплат. Мы удовлетворили ходатайство, но это, естественно, замедлило погашение.

Джон почувствовал, как в нем закипает ярость.

– Так сколько он выплатил на сегодняшний день? Два процента? Один процент? Совсем ничего?

Теперь, несмотря на кондиционер, над верхней губой банковского служащего выступили мелкие капельки пота.

– Фактически, – признался он, – последнее из того, что вы сказали.

– Что это значит? – подозрительно спросил Балабаган.

– Это значит, что все десять лет вы платили только проценты, что ни на один песо не уменьшило сумму вашего долга, – грозно произнес Джон. Он ощущал в себе неведомую прежде брутальность. Ему хотелось вытряхнуть этого приземистого человека, сидящего по другую сторону стола, из его красивого синего костюма.

– Что? – взвился рыботорговец. – Да, но как же так? Ведь я почти всегда платил, и так много…

– Недостаточно, – помотал головой Джон.

– И что теперь будет? Я что, должен теперь платить всю мою жизнь или как?