Судьба: Дитя Неба - Элизабет Хэйдон

В свете фонаря он увидел огромное количество самых разных предметов — бесценных и совсем ничего не стоящих, реликвии и мусор времен Гвиллиама. Золотые, серебряные, платиновые, медные монеты были собраны в кучи, словно опавшие листья, зато часы, рукояти сломанных мечей, кирпичи для согревания постели, куски одежды, аккуратно свернутые, лежали в самодельных витринах и на подставках. Грунтор с удивлением смотрел на отполированные до блеска пуговицы, вилки и ножи, щетки без щетины, медали, кольца, знаки отличия, чернильницы из черной глины, золотые кубки, книжные переплеты, осколки посуды и множество других самых разных предметов, предназначенных для военных и мирных целей.

Их объединяло только одно: каждый предмет украшал королевский герб Серендаира.

Грунтор снял свой рогатый шлем и, не в силах скрыть изумления, почесал в затылке.

— И что все это значит? — пробормотал он.

Чуть поодаль от остальных, словно на почетном месте, лежало четыре предмета, по-видимому, найденных последними: керамическая тарелка, монета, как две капли воды похожая на своих сестер, поцарапанная крышка от коробки из какого-то необычного, отливающего синевой дерева и ночной горшок со сломанной ручкой.

— Чтоб мне провалиться! — прошептал сержант.

Он осторожно огляделся по сторонам и наконец нашел то, что искал. Под полусгнившими бочками, украшенными королевским знаком, прятался тяжелый деревянный предмет в форме песочных часов. Грунтор осторожно взял его в руки и перевернул.

И сразу же увидел королевский герб, выполненный из почерневшего от времени серебра, с сухими кусочками воска, прилипшими к краям.

Печать. Королевская печать.

«Принеси мне Великую Печать».

Грунтор быстро собрал все недавно появившиеся здесь предметы, кроме тарелки, и засунул их в заплечную сумку. Затем он быстро выбрался из цистерны и погасил свет.

Пещера Спящего Дитя

Глубокая тишина наполняла руины Лориториума, и если бы не тепло, которое дарил ему огненный источник, пылающий на площади, где сходились разрушенные улицы, он превратился бы в холодный безжизненный склеп. Но крошечное пламя, яркое, точно солнце, отбрасывало слабые мерцающие тени на стены подземного города. Тишина была не удручающей, а торжественной, ее пронизывала музыка, медленная, ласковая, пусть и лишенная звуков.

Красные зимние цветы в руках Рапсодии сияли в мерцающем свете. Она собрала их в саду Элизиума после того, как закрыла дом, готовясь к дальней дороге в Тириан. Рапсодия стояла возле Дитя Земли, восхищаясь ее диковинной красотой. Гладкая, серая кожа, совсем как у статуи, — мрамор, испещренный коричневыми и зелеными, изумрудными и пурпурными прожилками. Тонкие и одновременно резкие черты лица, похожие на траву ресницы, прозрачные, будто яичная скорлупа, веки.

Чтобы согреть Дитя, она осторожно накрыла ее одеялом из гагачьего пуха, привезенным из Тириана, и подоткнула его под плащ, оставленный Грунтором. Затем положила цветы на алтарь из Живого Камня, ставшего постелью для Дитя, наклонилась и поцеловала ее в лоб.

— Это от твоей матери Земли, — прошептала она. — Даже в самые холодные и темные дни она дарит нам яркие цветы, чтобы нас согреть.

Губы Спящего Дитя слегка шевельнулись, и она снова погрузилась в сон.

Рапсодия погладила ее по белым волосам, хрупким и сухим, словно схваченная морозом трава, вспомнив, что они были золотыми на концах и зелеными у корней, когда она ее увидела впервые. Как и Земля, уснувшая под снежным одеялом, Дитя крепко спала.

Глядя на нее, Рапсодия вспомнила слова Праматери дракианки:

«Ты должна позаботиться о ней».

«Как я могу о ней позаботиться?»

«Ты должна стать ее амелистик».

— Я знаю, ты по ней скучаешь, — сказала Рапсодия, рассеянно разглаживая рукой одеяло. — Но ее дух здесь, с тобой, я чувствую его в пещере.

Дитя никак не отреагировала, она продолжала спокойно и ровно дышать во сне. Неожиданно Рапсодия почувствовала, как ее окутывает приятное тепло, веки стали тяжелыми, глаза закрылись сами собой. И тогда она очень медленно, не думая о том, что делает, легла на алтарь из Живого Камня рядом со Спящим Дитя и осторожно положила руку ей на сердце, как учила Праматерь.

Ее ладони коснулось необычное ощущение, нет, не сердцебиение, а скорее вибрация, может быть от кузниц, работавших теперь непрерывно, а может, от огня, поющего в самом сердце Земли, но диковинный звук походил на легкое дыхание. Несмотря на то что казалось, будто на ощупь она холодная и жесткая, на самом деле Дитя согревал Живой Камень, и от нее в свою очередь исходили тепло и запах истории и земли. Этот запах убаюкал Рапсодию, она погрузилась в сон рядом со Спящим Дитя, и ей приснилось детство.

Впервые за много времени к ней вернулись старые сны о маленькой деревушке, в которой она жила, до того как увидела чудеса мира за ее пределами и выбрала свой собственный путь в нем. Сладостная невинность тех лет ожила в этом сне, разгладила морщины, оставленные пережитыми бедами, залила лицо восторженным сиянием — юная девушка стоит на пороге жизни, у нее еще все впереди. Каждая минута, проведенная рядом со Спящим Дитя, дарила Рапсодии обновление. К тому моменту когда ее нашел Акмед, лицо Рапсодии стало удивительно спокойным и беззаботным.

Несколько мгновений король фирболгов смотрел на обеих, погрузившись в пронизанные грустью и любовью мысли. Он знал, что кто-то спустился в Лориториум, догадался кто, а теперь смотрел, как она спит в темной, окутанной тенями пещере, и думал о том, что в этом месте, созданном для того, чтобы стать хранилищем величайших ценностей, так сюда и не попавших, спят два величайших в мире сокровища, два невинных дитя.

Пока он на них смотрел, на него нахлынули воспоминания и видение одновременно. Он вспомнил о том, как она лежала при смерти после встречи с Ракшасом, погрузившись в беспамятство и изо всех сил цепляясь за жизнь, а над ней парила тень убитой ею сестры. А в видении она — пусть и намерьенка, наделенная долгой жизнью, — уже не спала, она покинула этот мир, как и положено каждому человеку, и осталась лишь пустая оболочка, безжизненная тень. И тогда его охватил ужас, обжигающий, точно огненный шар, который уничтожил то, что осталось от колонии дракиан, безграничный ужас, что она будет принадлежать ему только так, в смерти. А еще он знал, что, даже если ему придется пожертвовать целым миром ради ее спасения, он сделает это, не задумываясь ни на мгновение.

Во всем мире он лучше остальных понимал, что заставляет ф’дора действовать и почему им следует его бояться.

Проснувшись, Рапсодия почувствовала, что он за ней наблюдает, еще прежде, чем сумела разглядеть его силуэт в окутанной сумраком пещере. Ей было знакомо это ощущение, ведь она уже тысячи раз просыпалась и видела, как он смотрит на нее, внимательно, осторожно, словно изучает свою будущую жертву.

Она села, стараясь не побеспокоить Спящее Дитя, взглянула на Акмеда и почувствовала, как и множество раз прежде, будто смотрит сквозь зеркало мира — она снаружи, а он внутри — и не понимает природы тьмы, которой окутана его жизнь. Несмотря на бесконечные годы, проведенные вместе, ей так и не удалось открыть окно в его душу, она по-прежнему не знала, что движет им, что поддерживает в нем силы.