Машина пробуждения - Дэвид Эдисон

– А теперь уносите свои кости с моего неба, вы, напыщенные жертвы моды!

Все личи, находившиеся в зале, как один, обратили на Пурити Клу взгляды своих горящих зеленым огнем глаз. И столь же синхронно начали испаряться облака черного дыма, составлявшие их тела. Начав с шипением возвращаться в небытие, личи в большинстве своем предпочли ретироваться. Но те несколько, что остались, стрелой устремились к Пурити, стряхивавшей с себя ледяную корку, покрывшую ее миниатюрное тело. В последний момент девушка предостерегающе подняла перед собой ладонь.

– Скажите, дохляки, вам известно, какие заклятия оберегают лордов и леди-сенаторов от физического вреда? – поинтересовалась Клу.

Судя по всему, ответ был «нет», но едва первый лич влетел в ее личное пространство, вокруг новоиспеченной леди замерцал аквамариновый энергетический щит. Нежить, налетев на него, просто распалась и осыпалась на пол горсткой черной золы.

Еще два лича расшиблись о заклинание защиты, на которое Пурити только что предъявила законные права, назвав себя лидером человеческого правительства Неоглашенграда. Последние личи визгливо закричали и поспешили удалиться.

Купер и был бы рад издать победоносный клич, вот только портал Цикатрикс начал сотрясаться в судорогах, сначала сжавшись, а затем расширившись еще сильнее. Сквозь него что-то медленно протискивалось. И это что-то обладало удлиненной черной головой – рогатое, яйцевидное, скользкое от кислотной крови, с хвостом в целую милю и весьма злобное. Призрачный палец Купера запульсировал в три раза быстрее – собственная кровь наполняла его, да и сердце Лалловё стучало сейчас, будто у боксера на ринге. До Купера донеслось многоголосое пение вивизисторов из тела Цикатрикс – метастазов, проникших в мозговое вещество, запястья, сердце, матку…

Ньюйоркец ощущал приближение ее многотонной туши и вновь поражался, насколько огромное чудовище смогло взрасти из семечка в образе стройной женщины. Королева фей была даже массивнее, чем первобытное создание, чей труп сейчас лежал на другом конце зала, зато была лишена внутреннего света. Казалось, будто бы электричка из метрополитена отрастила черные когти и научилась дышать, создавая вокруг себя облако озона. Вдоль ее боков не светились крохотные солнышки – лишь питаемые энергией жизни светодиодные татуировки, передающие мысли обезумевших пикси, чьи голоса Купер и без того уже слышал; существа, заточенные в вивизисторах, вопили, умоляя о смерти.

«ЗимыЗимыЗимы! ПодариНамЗимнююСмерть. ПодариНамВоздухИТьму. ЗимнююВоздушнуюСмерть. ИзвлекиИглыИзНашихСердецКупер-ОмфалИДайНамИстечьКровью!»

– Что она такое? – вслух спросил Купер у Лалловё.

Ей не требовалось открывать рта, чтобы ответить. Теперь их соединяли кровь и машина, и он мог слышать ее беспокойные мысли.

«Она моя мать, моя королева и мое проклятие. Она именует себя Цикатрикс, повелительницей шрамов, и она раздавит этот город, словно яйцо, едва поймет, что та сила, которая прежде наполняла зал из желтого металла, угасла и умерла».

Затем Лалловё Тьюи развернулась на пятках и бросилась наутек.

Сесстри опустилась на колени у края круглой ямы, где когда-то лежало богоподобное создание, пронзенное Ресницей, по капле отдававшее свою жизнь той машине, что позволяла смертным разных миров находить свой вечный покой. Машина, прерывающая цикл пробуждений.

Сесстри закрыла лицо руками, не зная, почему на самом деле плачет: из-за Никсона или же из-за всей той лжи, что наговорила перед гибелью Альмондина. Они врали ей, она знала это. Иначе и быть не могло. Сесстри и в самом деле не помнила своей матери, зато знала, что та была отважным воином, иноземкой и единственной из женщин, кого отец признал равной себе. Как она могла оказаться Цикатрикс – чудовищем, о котором ходят легенды, матерью мерзавки Лалловё Тьюи?

«Этого не может быть, просто не может. Боги, как же болит живот!»

Эшер взял Сесстри за запястья и поднял ее на ноги. На другой стороне зала сидела Прама, обхватив колени руками и раскачиваясь, – она почти не светилась.

– Она приближается, – умоляющим тоном произнес Купер, надеясь, что хоть кому-нибудь до его слов есть дело, но, похоже, услышала только Пурити.

– Можешь ее остановить? – спросила она, растирая замерзшие щеки.

Громкий всасывающий звук привлек внимание Купера к порталу, разрывавшемуся и растягивавшемуся дюйм за дюймом; акриловая кровь текла по бороздкам в полу. В узоре, образованном пересекающимися ветвящимися ручейками, чудилась странная татуировка, набитая фиолетовыми, синими и черными чернилами.

Внутри портала стали проявляться очертания стремящегося вырваться из него существа. Вначале они скорее напоминали схематичный, грубый набросок, но постепенно фигура проступала все отчетливее, и вот из портала высунулось лицо: женские глаза гневно взирали из-под хитинового громоздкого шлема, а над стальной пластиной, где полагалось находиться нижней челюсти, сверкали серебряные губы.

Сесстри всхлипнула от боли и едва не рухнула на пол, безвольно повиснув на руках у Эшера. Она судорожно прижимала руки к животу.

– Что такое? – полным беспокойства голосом спросил Эшер.

– Влагалищная магия, – ответил ему Купер. – Я побывал внутри Цикатрикс и знаю, что она уже не совсем женщина. Полагаю, эти ее усовершенствования потребовали частичной гистерэктомии. А еще мне кажется, что она использует теперь чрева своих дочерей, чтобы родиться в нашем мире. – Он сочувственно посмотрел на впавшую в оцепенение Сесстри. – Боюсь, все доказательства на лицо.

Цикатрикс выбиралась из пульсирующего эллипса головой вперед, завывая от натуги. Вскоре ей удалось протолкнуть по каналу и руки, а керамические изоляционные диски на плечах вышли из прохода с довольно громким хлопком; королева распахнула пасть, судорожно глотая воздух и протискиваясь в новый мир. Серебряные губы растягивались все шире и шире, пока все не увидели ее содрогающуюся в попытках дышать гортань.

Высокий рогатый шлем рвал края портала, наполняя пространство вокруг себя брызгами темной жидкости и электрическими разрядами. Одна ее рука была обнажена, а белая кожа на ней испещрена пересекающимися шрамами. На вторую была натянута длинная черная перчатка с прорезями для обсидиановых ногтей.

Полимеризированная королева фей поползла по полу зала. Лишь когда ее все еще человеческий торс полностью покинул портал, ей удалось заглянуть в золотую яму. И раздался звук, что сопровождает и рождение, и смерть, – королева закричала, осознав, что Альмондины больше нет.

Купер прижал ладони к ушам, его примеру последовали и Сесстри, и Пурити, царственные же особы с некоторым равнодушием наблюдали, как вопящая королева изливается в реальный мир.

Усиленные динамиками печальные крики длились слишком долго – искусственные легкие позволяли Цикатрикс куда более полно выразить ненависть и скорбь. То, что осталось от ее биологического лица, исказилось в театрально-неестественной гримасе, а по щекам покатились исходящие паром горячие слезы. Рыдания и боль скрыл смотровой щиток, опустившийся из-под увенчанного рогами черного шлема.