Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас

Сказались крестьянские восстания на Украине, перерезавшие коммуникации белых. Можно ли было оставить на Украине только сдерживающие силы, а всё бросить на Москву? По мысли Врангеля, только так и следовало поступать.

14 октября, на православный праздник Покрова Пресвятой Богородицы, ударная группа красных начала наступление на добровольческие полки 1-го корпуса.

«До Покрова — лето, после Покрова — зима», — говорит народная примета. Лето закончилось.

В ночь на 15 октября после ожесточенных боев 2-я бригада Латышской дивизии отбила Кромы и создала угрозу флангу и тылу Корниловской дивизии, занимавшей Орел.

Корпус Кутепова был нацелен на Тулу, но теперь надо было тормозить, избавляться от фланговой угрозы.

Холодная осенняя пора, облетевшие леса, побуревшие мокрые поля — предзимье сурово глядело в глаза добровольцев, словно вопрошало, почему они опоздали воспользоваться безвозвратно ушедшим летним теплом. И что могли ответить офицеры в разбитых сапогах?

Чаши весов качались.

Первая конная армия Буденного заняла Воронеж и получила задачу двигаться главными силами на Курск, в тыл добровольцам.

Кутепов приказал оставить Орел.

Все висело на волоске. В эту пору любое точное решение могло переломить ход назревшего кризиса.

На совещании в штабе корпуса один из самых молодых офицеров, предчувствуя крах, предложил:

— Прежде всего надо приказать всем штабам выйти из вагонов и перейти в войска. А обозы, больных и раненых отправить скорее в тыл. Затем собрать все наши силы в один кулак и обрушиться на Латышскую дивизию. Латыши уже сильно потрепаны корниловцами, и наш корпус, безусловно, их уничтожит. Остальные советские полки будут после этого нам не страшны. Мы снова возьмем Орел. Не будем в нем задерживаться, двинем быстрым маршем на Москву. За Орлом никого, кроме только что мобилизованных частей, нет, они нам не страшны. Москву мы возьмем. Это разрушит все управление красными армиями, их карты будут спутаны. Центр страны будет наш. Мы получим все преимущества центральной власти. А рейд Буденного по нашим тылам в конце концов выдохнется…

Предложение это вызвало большое оживление, но кто-то резонно заметил, что армейский штаб никогда не утвердит такой операции. (Как потом выяснилось, подобный рейд на Москву силами кавалерийского корпуса предлагал и генерал А. Г. Шкуро.)

— А мы должны только предупредить Харьков о ней и немедленно прервать связь, — сказал офицер.

— Если бы я пошел на Москву, каких бы собак на меня потом навешали в случае неудачи, — ответил Кутепов.

Офицер возразил:

— В случае неудачи вас бы давно не было в живых, все легли бы костьми. Ну а при удаче — победителей не судят.

Может быть, и вправду они дошли бы до Москвы, как весной 1918 года дошли до Екатеринодара.

Советское правительство уже готовилось к эвакуации.

Спустя несколько лет, уже в Париже, генерал Кутепов вспомнил об этом. Может быть, именно там белые упустили свои «пять минут»?

Прорыв кавалерии Буденного под Касторной на стыке Добровольческой и Донской армий и дивизии червонных казаков на Фатеж заставил белых отступать.

С каждым днем добровольцы все больше понимали, что Московский поход уже завершился, надо думать о спасении армии.

Огромный эмоциональный порыв, который был моральной основой добровольчества, иссякал, требовалось начинать строить государственную систему, как это уже сделали красные. «Непредрешенчество», ожидание неких высших сил в виде Учредительного собрания, отдавало пустотой. Штейфон по этому поводу писал: «Добровольчество как система единственно жизненная в сложной обстановке 1918 года должно было летом 1919 года уступить свое место регулярству, ибо последнее все свои корни имело в той национальной России, какую мы стремились возродить. Добровольчество, как военная и гражданская система, это не более как импровизация, и жестокий опыт 1919 года показал все несовершенство подобной импровизации.

Самой роковой по последствиям ошибкой явилось то обстоятельство, что армия не усиливалась соответственно уширению масштаба борьбы»[403].

14 октября 1919 года, одновременно с ударом по корпусу Кутепова, красные войска прорвались в Киев (по словам Драгомирова, «мадьярская дивизия»). Белые отступали к пригородам, вместе с войсками шли десятки тысяч гражданских, с ними — Шульгин с винтовкой на плече. Было спешно создано несколько сводных офицерских рот (оружие раздавалось и тем офицерам, которые до налета красных находились в тюрьме по подозрению в сотрудничестве с большевиками). Отступили до Дарницы и остановились, выстроились за Русановым мостом на берегу Днепра. Генерал Драгомиров приказал: «Большевики вошли в город. Конечно, они теперь грабят и пьянствуют. Самое подходящее время, чтобы их оттуда выбросить. Поэтому приказываю вам взять Киев. Шаа-гом, марш! Петь песни!»

Он поднялся на мост и пропустил мимо себя части, повернувшие обратно в Киев. Увидев штатского в пальто, котиковой шапке и с винтовкой, он узнал Шульгина и приказал ему выйти из строя. «Это бессмысленно», — услышал Шульгин оценку своему порыву.

После этого Драгомиров лично повел свои части в бой, некоторые кварталы несколько раз переходили из рук в руки, и 17 октября мадьяр (с ними были еще и китайцы) выбили из города.

После того как нападение было отбито, распространились слухи, что киевские евреи воевали на стороне красных. В газете «Вечерние огни» были напечатаны имена и адреса евреев, якобы стрелявших в спину белым. На следующий день «Киевская жизнь» и городской голова опровергли эту информацию — адреса оказались вымышленными, порой даже не могли найти указанных домов. Однако, несмотря на опровержение, вспыхнул еврейский погром, который подавляли войска.

Киев был оставлен белыми в конце декабря. Навсегда.

В записках Врангеля есть чисто военное объяснение этому периоду. «Гонясь за пространством, мы бесконечно растянулись в паутину и, желая все удержать и всюду быть сильными, оказались всюду слабыми. Между тем, в противоположность нам, большевики твердо придерживались принципа полного сосредоточения сил и действий против живой силы врага… Продвигаясь вперед, мы ничего не делали для закрепления захваченного пространства; на всем протяжении от Азовского моря до Орла не было подготовлено в тылу ни одной укрепленной полосы, ни одного узла сопротивления. Теперь армии, катящейся назад, не за что было зацепиться. Беспрерывно двигаясь вперед, армия растягивалась, части расстраивались, тылы непомерно разрастались. Расстройство армии увеличивалось еще и допущенной командующим армией мерой „самоснабжения“ войск…

Война обратилась в средство наживы, а довольствие местными средствами — в грабеж и спекуляцию. Каждая часть стремилась захватить побольше трофеев. Бралось все, что не могло быть использовано на месте — отправлялось в тыл для товарообмена и обращения в денежные знаки. Подвижные запасы войск достигли гомерических размеров — некоторые части имели до двухсот вагонов под своими полковыми запасами. Огромное число чинов обслуживало тылы. Целый ряд офицеров находился в длительных командировках по реализации военной добычи частей, для товарообмена и т. п.