Пока ненависть не разлучила нас - Тьерри Коэн

Неожиданно группа фанатиков остановилась возле небольшого магазинчика. Раздались свистки и крики. Мои ученики присоединились к ним.

— Что там происходит?

— Это магазин одного еврея, — смущенно сказала Фадила.

Сердце у меня сжалось. Мои ученики в возбуждении махали кулаками. Нет, я сюда пришел не для этого. Я борюсь по-другому. И они тоже должны бороться по-другому.

— Не получается избежать таких перехлестов, — смущенно повторила жена.

Необходимо! Иначе для владельца магазина, для прохожих демонстрация будет только выплеском ненависти.

«Смерть евреям!» — вот что кричали демонстранты. И не где-нибудь, посреди Парижа. А кое-кто из них размахивал флагом Хамаса, а другие флагом ИГИЛа. Потом напали на синагогу. И все это происходит во Франции при всеобщем полнейшем безразличии. Барбес[104] в огне. Перевернутые машины, разбитые витрины, покалеченные городские коммуникации.

СМИ и политики минимизируют факты, говорят об отдельных группах. Главное для них — ни в коем случае не обличать. Не смешивать ислам и исламистов. Это их кредо, всегда одно и то же. Франция по-прежнему боится своих мусульман. Верхи и журналисты в одной и той же фразе осуждают экстремистов и призывают отделять скромных верующих от уродливого явления. Совмещение сразу смягчает силу осуждения и показывает французам, что у них нет критериев, чтобы судить о происходящем и выявлять истинных виновников. Как будто в этом случае есть о чем рассуждать, разбираться, разжевывать! А что касается мусульман, то кто, как не они, должны отмежеваться от исламистов, твердо противостоять экстриму во имя своей религии.

В этот день мы обедали с Жюльеном в ресторане и обсуждали печальные события. За соседним столиком два бизнесмена прислушивались к нашему разговору. Сначала неявно, потом откровенно. Их любопытство показалось мне неуместным, и я понизил голос, чтобы не говорить свободно. Внезапно один из них обратился к нам:

— Простите меня, пожалуйста, но я слышал ваш разговор, и я полностью с вами согласен. Все, что происходит сегодня, постыдно.

— Именно так, и нельзя позволять этим экстремистам бросать нам вызов, — добавил второй. — Они призывают к смертоубийствам, устраивают черт знает что, а правительство сидит сложа руки.

— Я скажу вам одну вещь. — Первый наклонился, словно собираясь доверить секрет. — Я целиком на стороне Израиля. Эта страна по крайней мере имеет мужество сражаться с исламистами. Надеюсь, они всех их уничтожат.

— А во Франции ничего не изменится. Разве что Марин Ле Пен станет президентом, — заключил его коллега.

Я застыл, не говоря ни слова — это были совсем не те люди, чье сочувствие меня бы порадовало. Совсем напротив. Подобных людей я терпеть не мог: они сидят тихо, ничего не делают, потихоньку ворчат, бранятся и доверяют свою судьбу течению времени и крайне правым.

Я предпочел не вступать с ними в разговор и повернулся к брату, собираясь продолжить нашу беседу.

— Они правы, — тихо сказал Жюльен. — Ничего здесь не изменится. Только крайне правые выведут эту страну на правильную дорогу.

Жюльен тоже?! Готов лечить холеру чумой? Соскучился по охоте за ведьмами?

— Марин Ле Пен тоже ничего не сможет, — убежденно заявил я.

— Ошибаешься. Она будет действовать твердо и решительно.

— Ты считаешь, что евреям нужно голосовать за Национальный фронт, чтобы обеспечить себе безопасность?

— Многие уже так и делают.

— Но это же партия антисемитов! Они громче всех костерят Израиль!

— Знаю. Но Ле Пен выглядит последним оплотом против ненависти мусульман. Многие из наших считают: чем хуже, тем лучше, и, уезжая из Франции, готовы голосовать за Ле Пен, чтобы она истребила здесь тех, из-за кого они уезжают.

— Политика выжженной земли.

— Можно сказать и так. Вокруг меня много евреев готовятся уезжать. Некоторые с энтузиазмом, остальные с тяжелым сердцем.

До сих пор большинство кандидатов на отъезд повиновались таинственному зову родной земли или хотели обеспечить своим детям будущее по своей вере и идеалам. Мало кто уезжал по принуждению из соображений безопасности. Но теперь из этих соображений уезжали люди даже моего круга. Друзья, мои родственники собирали информацию, предпринимали первые шаги, выставляли на продажу квартиры, совершали поездки в Израиль, чтобы понять, как можно там устроиться. И дело не в глубокой вере, не в идеалах сионизма. Они считали, что нужно уезжать, пока не поздно, пока не наступил настоящий ужас. Общину лихорадило. Все ободряли друг друга, призывая решиться на отъезд.

Уехать в Израиль? Отказаться от Франции? Поддаться панике? Но здесь же кричали: «Смерть евреям!» Что помешает им завтра убивать?

Отказаться от незащищенности во Франции ради еще большей незащищенности в Израиле? Отдать своих сыновей в армию? Буду ли я трусом, если останусь? Проявлю ли мужество, если уеду? Буду предателем, если избавлю сыновей от армии, или заботливым отцом, пекущимся о будущем своих детей?

Нет, пока еще я француз, укорененный на этой земле, обеспокоенный всеобщей паникой. И уже не настолько объективный, чтобы полагаться на свои предпочтения.

— Нам придется уехать.

Фраза, сказанная женой, ошеломила меня. Мне показалось, что я услышал: «Конец света завтра».

— Нужно смотреть правде в лицо, — добавила она, видя, что я молчу. — Все будет только хуже.

«Все» — это лоскуток будущего, о котором мы ничего не знаем, над которым не властны, о котором ведает только Бог, будет он погружен во тьму или залит светом. «Все» — это наши страхи, сомнения, антисемитизм, исламизм, крайне правые, Божье милосердие или наказание, жизнь или смерть. «Все» кружится у меня в голове, сбивает с толку, мешает отвечать. И тогда Гислен беспорядочно перечисляет самые разные доводы и плачет:

— Во Франции всегда будут экстремисты. Никто не станет заниматься молодежью предместий, и она вырастет в огромную армию радикальных исламистов. Сюда вернутся все, кто уехал в Ирак и Сирию, чтобы убивать, резать и пытать. Ты думаешь, они сложат оружие, откажутся от безумия и ненависти и станут добропорядочными гражданами? Нет, они будут делать здесь то, чему научились там. И начнут с евреев. Ты знаешь не хуже меня, что в Израиле никогда не будет мира, так что каждое новое столкновение окажется поводом для охоты на евреев. И даже если мир будет подписан, ненависть исламистов не погаснет. Судьба палестинцев для них только предлог. Французы слишком нерешительны, мусульманским радикалам они отвечают туманными осторожными речами.

Нельзя сказать, чтобы доводы Гислен были взяты с потолка. Действительно, нет ни одного факта, который бы говорил, что ситуация улучшится.

— И ты готова уехать?