Гонки на выживание - Хилари Норман

– Андреас!

Андреас продолжал идти вперед.

– Андреас, остановись!

Андреас остановился, но не обернулся.

– Ладно, друг мой, – прокричал Даниэль, и его голос, подхваченный ветром, донесся до Андреаса, – мне нужно тебе кое-что сказать. А ты постарайся меня выслушать.

Андреас повернулся кругом.

– Я слушаю, – угрюмо проворчал он.

– Хорошо. – Даниэль подошел к нему и остановился в трех шагах.

– Ну?

Даниэль собрался с силами.

– Во-первых, о твоем предполагаемом возвращении в большой спорт.

Глаза Андреаса блеснули.

– Ты-то что об этом знаешь? Это она тебе сказала?

– Нет, это я ей сказал.

– Что?!

– Я узнал об этом сравнительно недавно и написал Али, потому что считал, что она имеет право знать.

– Это было не твое собачье дело, Дэн!

– Может быть, и нет. Я не собираюсь дискутировать с тобой об этом. – Даниэль твердо выдержал взгляд Андреаса. – Но я хочу высказать все, что намеревался сказать.

– Ты не имел права…

– Я имел все права! А знаешь почему? Потому что для меня это важно. Судя по всему, что мне довелось услышать, ты не в том состоянии, чтобы участвовать в каких-либо состязаниях.

– Я тебя предупреждаю, Дэн, лучше остановись прямо сейчас! – Андреас воинственно нахмурился, его руки то и дело сжимались в кулаки.

– Я знаю, почему ты хочешь сделать Бобби своим сменным водителем! Потому что никто другой с тобой не поедет, и ты знаешь, что в одиночку у тебя не получится. Ты вышел в тираж! – Даниэль чувствовал, что теряет контроль над собой; долгая страшная ночь наконец сказалась на его нервах, но остановиться он уже не мог. – Бобби на самом деле тоже вовсе не такая уж блестящая гонщица, не так ли? Тебе это тоже известно, и если ты думаешь, что сможешь стать для нее чем-то вроде попутного ветра, надувающего ее паруса, можешь об этом забыть, потому что на самом деле ты будешь жерновом у нее на шее!

– Ах ты подлый сукин сын! – заревел Андреас.

Лицо Даниэля потемнело.

– Кто-то должен был сказать тебе правду рано или поздно, – резко бросил он в ответ. – Годы твои не те! И эти годы должны были тебе подсказать, что Али больше не намерена терпеть твой эгоизм! – Он чувствовал себя боксером, готовым послать соперника в нокдаун. Он наносил удар за ударом страшной правдой, а его беспомощный противник, прижатый к канатам, ничего не мог поделать. – И я скажу тебе, почему Али была в моей комнате. Она действительно пришла поговорить со мной, но я отдал бы все на свете – мое дело, школу, этот дом, все, чем я владею, – чтобы разделить с ней постель!

Андреас с воплем бросился на Даниэля, сбил его с ног и сам рухнул на песок вместе с ним. Он бил дико, слепо, безумно, бездумно, словно одержимый дьяволом, ничего не слыша, кроме сердитого рева Атлантики в ушах, но с наслаждением ощущая отдачу всякий раз, когда костяшки сжатых в кулаки пальцев врезались в плоть. Пот лил с него градом, ему надо было выплеснуть накопившуюся внутри ярость.

Сначала Даниэль просто лежал, обессиленный только что высказанными страшными словами, молча принимая побои, но потом он начал защищаться и вступил в драку, блокируя удары и нанося их сам, пустив в ход локти и колени… Память вдруг унесла его далеко от этого берега, они оба вновь оказались в яблоневом саду в Кюсснахте. Они снова стали мальчишками, и его звали Даниэлем Зильберштейном, он был умирающим с голоду беглецом с затравленным взглядом, и Рольф носился вокруг них с отчаянным лаем… И несмотря на кровь, текущую по лицу, несмотря на боль в ребрах и в ногах, Дэн Стоун перестал драться и расхохотался.

Андреас тоже остановился.

– Ты что… – он задохнулся и полным ртом глотнул воздух. – Ты с ума сошел?

Даниэль закивал как безумный и коснулся вновь открывшегося старого шрама под левым глазом. Из серповидной ранки, той же, что и сорок лет назад, сочилась кровь. И Андреас понял.

Он опустился на песок и взглянул на свои трясущиеся руки.

– Андреас, – все еще задыхаясь, начал Даниэль. – Я говорил всерьез и не возьму назад ни единого слова. Я отдал бы все на свете, чтобы Али была моей. – Он пристально глядел прямо в черные, полные боли глаза друга. – Но у нас ничего не было, потому что она не захотела.

– Да ладно, Дэн, все в порядке.

– Нет. – Даниэль медленно, с трудом покачал головой, все еще лежа на холодном песке. – Нет, не все в порядке. Она любит тебя, Андреас. Не меня.

– Дэн, я не знаю, что…

– Я клянусь тебе в этом. – Он опять потрогал шрам. – Клянусь кровью и сорокалетней дружбой.

Андреас был вынужден замолчать. Даниэль зашевелился и застонал.

– Помоги мне встать, старый друг.

Ощущая вдруг выступившие на глазах слезы, сам морщась от боли, Андреас наклонился вперед и протянул руку Даниэлю.

– Черт возьми, – проворчал он, пытаясь улыбнуться, – да мы с тобой оба постарели.

– А уж для таких стычек и подавно.

– Мы слишком стары для многих вещей.

Измотанные до предела, они еле поднялись на ноги, а потом, обнявшись, побрели обратно по направлению к «Розовой шляпе».

Оба одновременно заметили бегущую к ним Александру.

– Андреас, – торопливо скомандовал Даниэль, – дай мне что-нибудь обтереть лицо. Быстро. И сам утрись.

Но она как будто даже не заметила ни крови, ни ссадин, ни их растерзанной одежды и виноватого выражения на лицах, как не заметила и дружески переплетенных рук. Ее лицо было бледно, глаза казались огромными от страха и горя. Она направилась прямо к Андреасу и обхватила его лицо ладонями.

– Твой отец… – проговорила она дрожащим голосом, стараясь не заплакать. – У папы был сердечный приступ. Бобби позвонила. Его увезли в больницу.

Роберто балансировал на грани жизни и смерти и сознавал это. Всякий раз, как ему удавалось неимоверным усилием разлепить веки, он видел провода и трубки, бегущие во все стороны от его груди, больничные халаты и чьи-то внимательные глаза. Иногда он видел Андреаса, стоявшего в ногах кровати, или Александру, тихонько сидевшую в уголке и улыбавшуюся ему, а однажды, когда болезненный укол в руку вырвал его из забытья, он увидел Роберту. Она говорила с каким-то человеком в темном костюме, и на ее юном личике был написан испуг. Когда Роберто снова закрыл глаза и погрузился в безымянную, сумрачную дрему, он увидел свою мать за работой в задней комнате их дома в Неаполе и услыхал ворчливый голос отца: «Ты всегда баловала парня, Марина, ты его испортила. Он должен был остаться здесь со своей родней». А потом вдруг как по волшебству появилась Анна, его Анна, снова юная и хорошенькая, как картинка, сидящая на их брачной постели и ждущая его в ночной сорочке белого батиста. «Это будет мальчик, – говорила она, сияя радостью и уверенностью, – это будет сын. Он вырастет и будет помогать тебе и моему отцу».