История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

С тридцатых годов я был решительным сторонником революционной перестройки на основе нового мышления и гласности, что открыло бы возможности для ведения открытой идеологической борьбы. За это я и получил в свое время звание «врага народа». Сейчас эти радикальные и значительные слова прорвались на страницы советской прессы. Как можно не радоваться этому явлению?

Солидаристы, в отличие от марксистов, считают, что не бытие определяет сознание, а скорее наоборот, сознание определяет бытие. В социальной жизни сознание первично, действие же производно, вторично, так как оно предваряется сознанием. Сначала рождается мысль, затем она облекается в произнесенное или написанное слово, которое, в свою очередь, определяет действия и поступки человека.

Поэтому пущенные сейчас в обращение слова я употребляю без кавычек, без насмешки, а с надеждой, что эти слова окажут свое подлинное, глубинное влияние на умы и души людей. Конечно, слова можно извратить и даже придать им противоположное значение, но это опасный путь – он может обратиться бумерангом и нанести вред тому, кто пошел по этому пути. Человек, как правило, мыслит на том языке, на котором он говорит. Магия же слова и языка неумолима, она исподволь порабощает человека и делает его слугой, порой даже чуждого ему замысла.

Слова, о которых сейчас идет речь, не только чужды марксистскому мышлению, они ему враждебны, особенно когда они сопровождаются призывом к новому мышлению. Этот призыв равносилен отказу от того старого мышления, на основе которого создана советская административно-командная система, то есть от марксизма-ленинизма.

Гласность, допускающая разномыслие, позволяет под стыдливым покровом зачастую лишь очень прозрачных намеков «протаскивать мыслишки» и в первом приближении формулировать положения нового мышления. Оно враждебно как природе, так и замыслам власти. Даже зачатки этого мышления разрушают систему. Правда, этот процесс идет ощупью и далеко еще не определяет поведение и действия людей. То, что уже сказано и сделано, еще отнюдь не революция, а все убыстряющиеся шаги в эту сторону. Я вижу участие в этом процессе и российских солидаристов, вне зависимости от того, называют ли они себя таковыми или нет.

Пренебрежительное отношение к словам, о которых идет речь, я считаю как минимум, неуместным. Меня не повергает в дрожь, что их произносят и довольно видные партийцы. Тревогу у меня вызывает не то, что они эти слова произносят, а то, что заставило их произносить. Причина же в том, что наша страна стоит на грани катастрофы: экономической, экологической, биологической и морально-политической, поэтому не исключены ни рецидив сталинщины, ни гражданская, ни ядерная война! Главная функция гласности в том-то и заключается, чтобы показать, что опасность развала не очередная партийная выдумка для принуждения людей работать, а нечто вполне реальное и грозное. Здесь не до смеха и не до злорадства.

Дальнейшее изложение хочу предварить любопытной информацией. Недавно я познакомился с рядом статей из американской прессы. Это все статьи и работы крупнейших западных специалистов по Советскому Союзу. Так, это рецензия компетентного в этих вопросах журналиста Т. Густафсона на книги двух советологов – Джерри Хафа и Мишеля Татю; это статьи английского политолога Брайана Крозье и бывшего американского корреспондента в Москве Дэвида Сэттера и отклик на эту статью Сергея Шмемана. Наконец, пространная статья замдиректора ЦРУ Роберта Гейтса. Никого из авторов нельзя обвинить в отсутствии компетентности или в сознательном извращении фактов. Все факты верны, но представленные авторами картины происходящего в СССР различны. Все эти семь картин не похожи друг на друга, а выводы порой прямо противоположны. Мы имеем перед собой как бы семь различных фотографических снимков, сделанных опытными фотографами различными фотокамерами, на разных пленках и с различных позиций. Поэтому можно сказать: ты прав, и ты прав, и ты прав!

Я полагаю, что этот разброс мнений, существующий и в нашей среде, закономерен, так как он отражает сложность происходящих в стране процессов и многообразие действующих в ней факторов и сил. Это, может быть, самое характерное явление, отличающее нынешний период от всех предыдущих. Система потеряла устойчивость, стала метастабильной, что чревато серьезными последствиями, предвидеть характер которых становится все более и более затруднительным.

Это позволяет и мне изложить свое мнение о происходящем в России без риска быть обвиненным в крайнем субъективизме. Основные положения, из которых я исхожу, таковы: во-первых, советская система уникальна и исторически беспрецедентна, поэтому происходящие в ней процессы крайне своеобразны и специфичны; во-вторых, эта система неоднородна, она состоит из двух взаимодействующих, но и противостоящих подсистем: «власти» и «общества». Каждая из этих подсистем имеет свои особенности и свою судьбу, поэтому для понимания протекающих в системе процессов предпочтительно методологически обе части системы рассматривать отдельно.

Власть

До недавнего времени власть в СССР осуществлялась КПСС и КГБ (граница между этими двумя органами давно уже сильно размыта) через густую сеть послушных «приводных ремней». Сейчас на наших глазах произошли крупные изменения: власть на самом верху раздвоилась, распалась на два враждующих лагеря: революционных реформистов, с одной стороны, и блока сталинистов с «брежневистами», с другой. Сталинисты хотят восстановить в стране старые порядки, а «брежневисты» стремятся предотвратить любые нарушения привычного беспорядка!

Между ними идет ожесточенная борьба – не между отдельными лицами или группами как раньше, а между двумя разными концепциями.

Сторонники этих концепций называют друг друга «ОНИ». Для меня «ОНИ» всегда были и остались те, кто пытаются сохранить сущность и практику системы. Те же, кто выступает против этой сущности и практики, стоят, по существу, уже по эту сторону баррикады, вне зависимости от того, как они маскируют свои позиции или насколько туманно их декларируют. Без этих приемов противники сталинско-брежневской группы, опирающиеся на широкие массы, не могли бы сделать ни шага в нужном направлении.

Что же касается «приводных ремней» – от министерств до местных парткомов и исполкомов, то они, опираясь кто на «Горбачева», а кто на «Лигачева»107 (оба эти имени, как временные и заменимые, я называю условно), автономизируются, то есть ускользают от контроля вышестоящих инстанций и начинают действовать по собственному усмотрению. Произвол, на котором строилась вся система, стал локализоваться, а на центральном пульте управления стали, одна за другой, выходить из строя кнопки, приводящие в движение рычаги государственного механизма. На наших глазах система становится жертвой ею же установленных порядков.

Общество

Раньше можно было с достаточным основанием считать, что общество, то есть та часть населения, которая не работала в аппарате власти и не служила ей «верой и правдой», относилась к власти отрицательно; понятие «ОНИ» было однозначно. В широких народных массах, соприкасающихся каждодневно в бытовом плане лишь с теневой стороной советской действительности, это отношение и по сей день осталось прежним. Изменения произошли не в этой социологически инертной среде, а среди интеллигенции, в том понимании этого термина, которое сложилось у нас в XIX веке, то есть включая рабочих, крестьян и разночинцев соответствующего интеллектуального и духовного уровня.