Путь Короля. Том 2 - Гарри Гаррисон

– Я буду действовать в духе решений совета, – официально заявил Бенджамин. Он согнутым пальцем подозвал капитана стражи. – Освободите юношу. Дайте ему мула и еды, чтоб хватило до Кордовы, и проводите до наших границ. Расходы вычесть из нашего следующего платежа земельной подати халифу.

Юный араб, сидевший у стены зала совета, прислушиваясь к непонятным речам на иврите, которые должны были решить его судьбу, по тону и жесту догадался, что решение вынесено. Он вскочил, сверкая глазами. Какое-то мгновение казалось, что сейчас он разразится потоком жалоб и обличений, что проделывал уже раз пятьдесят за время своего короткого ареста, но потом с видимым усилием сдержался. Совершенно ясно было, что он собирается делать: поспешить к халифу с самыми гнусными обвинениями, которые только сможет выговорить его язык. Расквитаться на словах за каждый случай пренебрежения, реального или воображаемого, выказанного варварами, к которым он так ревновал. Ревновал за их полеты на воздушном змее.

Князь перешел к рассмотрению следующего дела. Верно сказано насчет знающих, подумал он. Это сила. А невежественные хуже чумы. Но хуже всех была, к сожалению, третья категория, к которой принадлежали и юный араб, и сам многоученый Мойша.

Категория ученых глупцов.

Сидя в холодном каменном подвале лучшего дома в крошечной деревеньке, perfecti шепотом обсуждали, как им следует поступить.

– Он не говорит на нашем языке. Как же мы сможем подвергнуть его испытанию?

– Он немного знает арабский, как и мы. Этого будет достаточно.

– Перевод исказит смысл. Испытание должно быть проведено на языке испытания.

– Правила устанавливаем мы, и мы можем изменить их.

Вмешался третий голос:

– В конце концов, он уже выдержал одно испытание. И выдержал, не зная, что подвергается ему.

– Ты имеешь в виду испытание водой?

– Да, водой. Вы видели, как эти люди поднялись на гору. Они были ослеплены усталостью и обезумели от жажды. Это северяне из страны холода, и притом моряки, которые никогда не ходят. Тот великан едва не помер. А у самого короля так пересохло в глотке – мы все это видели, – что он не мог говорить. И все-таки он вылил воду на землю.

Еще один голос поддержал третьего:

– А ведь перед этим он набрал воду в рот. И потом он ее выплюнул. Это одно из испытаний. Не давать человеку воды, так что он уже не может думать ни о чем другом, а потом предложить питье. Проверить, сможет ли он набрать воду в рот и все-таки отказаться от нее, одержать победу над своим телом. Над этим храмом Злого, Князя Мира сего. Именно это и сделал одноглазый.

Первый голос продолжал возражения:

– Испытание длилось слишком недолго! Мы оставляем людей без воды на один день и одну ночь.

– Неподвижно сидящих в тени, – ответил один из его противников. – Наши правила говорят, что кандидата нужно выдерживать столько, чтобы он не мог думать ни о чем другом, кроме воды. Мне доводилось видеть кандидатов, которые были в лучшем состоянии, чем этот король, когда он поднялся на гору.

– В любом случае, – вмешался голос, до этого не произнесший ни слова, но звучавший как голос человека, который принимает решения, – мы продолжим испытание. Ведь пока мы рассуждаем, люди императора отбивают камень за камнем. Над тайником с нашими святыми реликвиями и телами наших товарищей.

Люди в серых капюшонах склонили головы. На этот раз никто не возражал.

* * *

Снаружи, свесив ноги с края крутого обрыва, который защищал деревушку с севера, Шеф сидел с подзорной трубой в руках. Сейчас, когда он и его люди напились вволю, настало время осмотреться по сторонам, изучить характер местности. Деревушка располагалась высоко на склоне, на небольшой террасе, опоясывающей каменную, заросшую кустарником кручу. С высоты повсюду можно было увидеть другие террасы, на каждой располагалась своя кучка деревьев и огородик. Шеф начал понимать, что люди легко могли найти себе пропитание в этих горах. В подзорную трубу видны были дюжины тощих овец, щиплющих травку на дальних склонах. Овцы означают мясо, молоко и сыр. И еще одно немаловажное для жителей обстоятельство: сюда не могли добраться сборщики налогов. Разве что самые дотошные и неуемные, да и тем проще было бы попытать счастья в другом месте.

Да. Ясно было, что здесь можно сопротивляться почти что любой власти. Власти короля или императора. Или власти императора и Церкви.

С тем рассудочным холодным настроем, который появлялся у него в одиночестве, Шеф приступил к рассмотрению имеющихся на данный момент сведений. За долгие годы своей власти он заметил за собой одну особенность. Хорошо это или плохо, но он не верил почти ничему из того, что ему говорили, не верил даже тому, что видел собственными глазами. Зато его неверие означало, что ему нет необходимости лгать самому себе, как это делают многие, делают время от времени, а то и всегда. Люди верят в то, во что им необходимо верить. Он же не нуждался ни в какой вере и мог видеть мир таким, какой он есть.

Поэтому для него нет необходимости верить Свандис.

Она встретила Шефа и его людей со слезами радости на глазах. Затем, увидел он, устыдилась самой себя и разговаривала сердито и грубо, чтобы скрыть свой страх. Он не винил ее. Он знавал испытанных воинов, которые делали то же самое. А когда она рассказала ему, что произошло, Шеф, сложив воедино все, что знал о ней, смог понять и ее страх, и ее стыд.

Женщина, которую держат с двух сторон, натянув ей платье на голову. Ни одна женщина ничего не носит под своим платьем, что бы ни было надето на него сверху. Женщина со спутанными руками, обнаженная снизу до самой груди, не может думать ни о чем, кроме изнасилования. Именно поэтому задрать женщине одежду выше колен по всем северным законам считалось тяжким оскорблением. Но Свандис не нужны были подсказки закона, чтобы подумать об изнасиловании. Об этом она и сама все знала. Шеф был горд, но не удивлен, что она сумела разрезать платье и убить одного из нападавших: Шеф видел, как подобное проделал ее дед; без оружия и только что едва не утонувший, он начал бороться с двумя людьми, которые держали его за руки. В жилах Свандис действительно текла кровь Рагнара.

Но страх глубоко засел в ней. Он сквозил в том, что она говорила о своих похитителях. А говорила она, что это настоящие дикари, хуже самых заклятых шведских язычников, холодные и безжалостные. От кордовских женщин она слышала рассказы про них, заявила Свандис, и это, должно быть, была лишь малая доля истины. Что в горах скрывается еретическая секта, в которой мужчины ненавидят женщин, а женщины ненавидят мужчин. Где отвергают все радости жизни. «И так оно и есть, – снова и снова твердила Свандис. – Это сразу видно по тому, как они смотрят! Когда меня выпустили, я стояла с голыми ногами и телом, обнаженным, как у танцующей девки. И они на меня смотрели. А потом они отвернулись, все как один, даже погонщики мулов. Я бы лучше выслушала то, что кричат твои люди, когда завидят женщину. Они насилуют женщин и бьют их, но при этом не могут обойтись без них. А здесь видишь только ненависть в глазах».