Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов - Олег Демидов

Позже происходит заседание Союза писателей. Зощенко держит оборонительную речь. Когда он дочитывает её, в зале воцаряется тишина. Первым встаёт Израиль Меттер и аплодирует своему товарищу. За ним поднимаются немногочисленные смельчаки.

Это событие вошло в историю не только советской литературы, но и в историю государства. Об этом написаны целые книги. Но практически никто ни слова не сказал о другом постановлении – «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», обнародованном в том же августе 1946 года. Имён Мариенгофа и Козакова в нём нет, но проговорены принципиальные вещи:

А теперь вспомните газетные рецензии на «Золотой обруч» и «Преступление на улице Марата» – один в один, практически те же устойчивые выражения: «чуждость советской действительности», «уродливо-карикатурная форма»…

Словом, не только Ахматова и Зощенко страдали в послевоенные годы от постановлений ЦК ВКП(б) и речей цензора Жданова. Настоящей травле подвергались и Мариенгоф с Козаковым.

«Говорят, что самоубийство – слабость. Нет, нет! А я уважаю, завидую. Это сила. Завидую Маяковскому, Есенину!».

Это слова не Мариенгофа и Козакова, нет. Это сказал Дмитрий Шостакович.

Атмосфера была удушающая.

Вновь арестована Зоя Никитина. На этот раз из-за «финансовых нарушений в Литфонде», ленинградское отделение которого она возглавляла. Возможно, поводом послужил донос одного из писателей, кому не досталась путёвка в тёплые края.

Мариенгоф и Козаков сразу поняли, в какой опасной ситуации они оказались. Тогда и было решено писать пьесу – историческую и при этом пропагандистскую. Сын Козакова Михаил позже выразился так: «Решили лизнуть». Грубо, конечно, но так и было.

11 ноября 1947 года в Ленинградском отделении Союза писателей состоялся вечер, посвящённый 30-летию советской литературы, – «Первый вечер новых пьес». Свои произведения читали О. Берггольц и Г. Макогоненко (пьеса «У нас на земле»), М. Козаков и А. Мариенгоф («Остров великих надежд»), И. Бражнин («Самое дорогое»), П. Капица («В открытом море»), Л. Левин и И. Меттер («Новое время»), Л. Карасёв («Солнце в зените»), Д. Слепян («Чужая судьба»).

Вот этот самый «Остров великих надежд» и начали в 1947 году писать драматурги. Но из этого мало что выходило. Это только невежды считают, что написать ура-патриотический текст – легко. А как же дар и талант? Куда их запрятать? Да и может ли самая сильная агитка быть без толики гениальности? На все эти серьёзные вопросы авторы и пытались найти ответ.

О самой пьесе поговорим чуть позже, а пока обратимся к 1948 году, к печально известной августовской сессии ВАСХНИЛ449, на которой произошёл окончательный разгром советской генетики. Жертвами борьбы уже стали многие приверженцы этой науки и главный оппонент «агронома Наркомзема СССР», президента ВАСХНИЛ Т.Д. Лысенко – великий учёный Николай Иванович Вавилов.

После войны в ВАСХНИЛ стали приходить новые молодые кадры, готовые противостоять «лысенковщине». Одним из таких деятельных людей был Антон Романович Жебрак, заведующий кафедрой генетики растений Тимирязевской сельскохозяйственной академии, президент Белорусской академии наук. В тридцатых он учился у Томаса Ханта Моргана, лауреата Нобелевской премии по физиологии и медицине за открытие роли хромосом в наследственности. В письмах, направленных Г.М. Маленкову, секретарю ЦК КПСС, и В.М. Молотову, одному из высших руководителей партии, Жебрак пытался доказать необходимость модернизации генетики как науки и восстановить генетико-цитологические исследования в ВАСХНИЛ.

Позиция Жебрака была услышана. В РАН СССР появилась пара мест для генетиков, и ситуация в науке стала складываться против Лысенко и его команды. Противостоял Лысенко и президент АН СССР академик Сергей Иванович Вавилов, брат Николая Ивановича Вавилова. Не способствовало укреплению положения Трофима Денисовича и то, что его родной брат во время войны перешёл к немцам и после остался жить и работать на Западе.

Лысенко, как и стоило ожидать, принимает контрмеры. У него есть свои друзья и покровители: министр земледелия Бенедиктов, министр зерновых и животноводческих совхозов Лобанов, министр животноводства Козлов. Они-то и обратились в ЦК ВКП(б) с письмом, в котором резко критиковали участников Второй генетической конференции, прошедшей в МГУ в конце марта 1947 года. Среди доводов: обвинения в оторванности молодых учёных от практики, в пренебрежении наследием классических русских учёных – Тимирязева и Мичурина – и, как бы смешно это ни звучало, в увлечении разведением мухи дрозофилы.

Тогда Жебрак с товарищами выносит на заседание Оргбюро ЦК ВКП(б) вопрос «О положении в ВАСХНИЛ» и готовит спецдоклад, адресованный секретарям ЦК ВКП(б) Жданову, Кузнецову и Попову. Но Лысенко не был подвластен ни Секретариату, ни Оргбюро ЦК. Он был номенклатурой Политбюро, и его судьба была всецело в руках Сталина. В итоге заседание Оргбюро, на котором бы ситуация решилась в пользу Жебрака, не состоялось.