Атомка - Франк Тилье

Трое в масках, перчатках и хирургических голубых костюмах стояли у прозрачного ящика и что-то там измеряли.

Увидев полицейских, они сначала застыли на месте, потом — когда на них направили оружие — подняли руки. Здесь ситуация была под контролем, и челябинские офицеры вышли обратно в туннель — позаботиться о безопасности в остальных местах.

Шарко решительно направился к хирургам, москвичи шли рядом. Абсолютно уверенный в своей правоте, он сорвал маски со всех троих, но, к величайшему его удивлению, лица оказались незнакомыми. Доктора были ужасно испуганы и лопотали какие-то непонятные французу слова.

Комиссар, не слушая, склонился над герметически закрытым ящиком, напоминавшим снабженный всяческой электроникой гигантский аквариум, на каждую из прозрачных стенок которого приклеили по символу радиоактивной опасности, и присмотрелся к тому, что там лежало.

А лежало там… голое тело с чисто выбритой головой. Руки и ноги были раздвинуты в стороны, как у витрувианского человека.

Шарко всмотрелся. Ни малейших сомнений, перед ним Лео Шеффер. Тонкое лицо с резкими чертами, лицо, словно высеченное из камня…

Лео Шеффер, с закрытыми глазами, неподвижный, спокойно лежал на спине и, казалось, мирно спал. Подсоединенный к «аквариуму» электрокардиограф попискивал каждые пять секунд: сердце билось так медленно, что зеленая линия оставалась почти ровной. «Анабиоз у животных? Кто толкал женщин в озеро?» — тут же вспомнил Шарко запись, сделанную Шеффером на полях одной из газетных вырезок.

Он перевел взгляд на большой металлический баллон, от которого тянулся шланг к ящику. На этикетке было написано маркером: «H2S». Сернистый водород. Красные цифры на одном из мониторов показывали: «987 Bq/kg». Прошло двадцать секунд — и выскочила другая цифра: «988».

Комиссар понял, что организм Шеффера не просто впал в спячку — внутри герметичного ящика голое тело бомбардировали тысячи радиоактивных частиц.

Выходит, Шеффер, находившийся сейчас между жизнью и смертью, решил добровольно подвергнуться облучению…

Оглушенный всем увиденным, Шарко кинулся к Андрею Александрову, который с помощью своего коллеги выстроил тем временем у стены зала хирургов и Яблокова.

— Скажите, чтобы его разбудили, — потребовал комиссар.

Русский перевел его слова врачам, обменялся с ними непонятными фразами и повернулся к Шарко:

— Они это сделают, но они предупреждают: для того чтобы он полностью вышел из такого состояния, нужно не меньше трех часов. За это время концентрация сероводорода в организме снизится до нужных величин.

Француз кивнул:

— Хорошо, подождем. Я хочу, чтобы этот подонок, открыв глаза, первым увидел мое лицо… — Он равнодушно посмотрел на трех стоявших рядком докторов и добавил: — А теперь спросите их, где Франсуа Дассонвиль.

Майор не успел этого сделать. В подземный оперблок вбежал один из челябинских офицеров, которым было поручено обследовать туннель. Шарко понял, что тот зовет их с собой, и двинулся к выходу из операционной. Майор Александров пошел за ним, Николай Лебедев остался в зале, держа под прицелом хирургов и начальника центра.

Оказавшись вместе с русскими коллегами в туннеле, комиссар увидел примерно в десяти метрах от двери операционной полицейских, стоявших у входа еще в одно помещение. Голубоватый свет, лившийся изнутри, окрашивал их лица, слышался неумолкаемый гул электрогенераторов.

Русские выглядели так, словно что-то привело их в полное замешательство.

Франк с опаской вошел в комнату, на двери которой стояла большая цифра 2, и замер, словно окаменев.

Освещался зал номер 2 тусклыми лампочками, весь он — стены, пол, потолок — был обшит свинцовыми плитами, в глубине между громадными, герметично запаянными емкостями, на каждой из которых было написано «NITROGEN», вертикально в два ряда стояли два десятка двухметровых металлических цилиндров, поставленных на платформы с роликами и запертых наверху висячими замками.

Шарко прищурился.

На врезанных в сталь цилиндров дисплеях светилась одна и та же температура: «—170 °С».

Эти панели с циферблатами и кнопками напомнили ему пульт управления космическим кораблем, уходящим в длительный полет. От цилиндров тянулись толстые трубки к огромной центральной емкости, полной азота. Прямо посредине передней стенки каждого было окошко — прозрачный квадрат со стороной сантиметров в тридцать.

А за окошками виднелись лица.

Лица плавающих в жидком азоте детей с выбритыми, как у Шеффера, черепами.

Комиссар подошел ближе. То, что он видел, не вмещалось в сознание, настолько реальная картина превосходила все, что он мог бы вообразить.

На цилиндрах были наклеены этикетки с надписями по-английски: «Experimental subject 1, 6th of January 2003, 700 Bk/kg», «Experimental subject 3, 13th of March 2005, 890 Bk/kg», «Experimental subject 8, 21th of August 2006, 1120 Bk/kg»…[86]

Франк обернулся и несколько секунд молча смотрел на русского коллегу. Время словно бы остановилось, оба они затаили дыхание перед невозможным, невероятным: перед ними находился органический материал, люди, используемые как подопытные животные, люди, подвергнутые криогенизации[87].

Осторожно, но решительно Шарко проскользнул между цилиндрами во второй ряд.

Здесь девять из десяти цилиндров оказались пустыми, экранчики с обозначением температуры — погасшими. В окошке единственного занятого цилиндра виднелось лицо взрослого человека. За стеклом — крупные, грубые черты, опущенные веки, посиневшие, чуть раздвинутые губы.

Тело на грани жизни и смерти, тело, в котором сердце больше не бьется, а мозг не показывает ни малейшей электрической активности. Так мертвый он или живой, этот «объект эксперимента»? А может быть, сразу и живой и мертвый?

Выгравированная черным по металлу, чтобы хорошо сопротивлялась времени, надпись гласила: «Франсуа Дассонвиль, 24 декабря 2011 года, 1420 Бк/кг». Шарко всмотрелся в неподвижное лицо, отошел. На остальных пустых цилиндрах тоже были надписи, но без дат. «Том Баффет…» — мультимиллиардер из Техаса. Остальные имена были Шарко неизвестны. Возможно, это были имена богатых инвесторов, снабжавших фонд Шеффера средствами и пожелавшими забронировать себе местечко в таком необычном путешествии во времени.

И наконец — на десятом цилиндре — последняя надпись.

«Лео Шеффер…»

Тело Шеффера извлекли из прозрачного ящика, положили на операционный стол, накрыли металлизированной пленкой и оставили «оживать». Постепенно — и так, будто процесс замораживания-размораживания человека был совершенно естественным, — биение сердца и ритм дыхания учащались, лицо обретало краски. Шарко стоял слева от стола и смотрел.