В лесной чаще - Тана Френч

Я протянул ему карту, и мы стали рассматривать ее: кудрявые деревца, маленькие домики, дымок над крышами — все такое хрупкое, красивое, точно в волшебной сказке.

— Лучше не надо, — после паузы ответил Сэм, взял карту, свернув в трубку, бросил в мусорный мешок.

— Не хватает одной крышки, — подала голос Кэсси. На ее порезах появилась запекшаяся корочка. — Кто-нибудь видел?

— Кажется, она лежала под столом, — буркнул Сэм. — Ага, вот она…

Он бросил крышку Кэсси, она закрыла последнюю коробку и выпрямилась.

Мы стояли под яркими лампами и смотрели друг на друга посреди голых столов и громоздящихся коробок. «Моя очередь готовить ужин…» Я чуть не произнес это вслух и заметил, как та же мысль мелькнула в глазах Сэма и Кэсси: глупая, невероятная мысль, которая разрывала мне сердце.

— Ладно, — вздохнула Кэсси, оглядев пустую комнату, и вытерла руки о джинсы. — Пожалуй, все.

Я сознаю, что эта история показывает меня не в лучшем свете. Ясно, что буквально за пару встреч Розалинда приручила меня не хуже домашнего пса: я бегал по лестницам, чтобы принести ей кофе, кивал, когда она ругала мою напарницу, с пылкостью подростка воображал, будто нашел в ней родственную душу. Но прежде чем начать меня презирать, примите во внимание, что Розалинда одурачила и вас. Я был в таком же положении, как и вы. Передал вам все, что видел, и так, как видел в то время. А если считаете, что вас обманули, вспомните, о чем предупреждал с самого начала: я лгу.

Трудно описать, до чего мне стало тошно и противно, когда я понял, что Розалинда обвела меня вокруг пальца. Наверное, Кэсси могла бы сказать, что мое легковерие было вполне предсказуемо. Преступники и лжецы, которых мне приходилось встречать, просто любители по сравнению с Розалиндой, прирожденной лгуньей, и она сама избежала ловушки только потому, что уже сталкивалась с подобным раньше. Кэсси могла это сказать, но ее рядом не было. Через несколько дней после завершения расследования О'Келли сообщил, что до вынесения приговора я буду работать не в главном здании, а на Харкур-стрит — «чтобы не напортачить еще больше», как он выразился, — и я не нашелся что возразить. Официально я числился в отделе, поэтому никто не знал, что конкретно я должен делать за его пределами. Мне выделили стол, О'Келли присылал мне какие-то бумаги, но большую часть времени я бродил по коридорам, слушал обрывки разговоров и прятался от любопытных взглядов, чувствуя себя привидением.

Ночи я проводил без сна, обдумывая во всех подробностях самые мрачные и невероятные способы отомстить Розалинде. Мечтал, чтобы она не просто умерла, а исчезла с лица земли: утонула в болоте, превратилась в горстку пепла или была пропущена через мясорубку. Раньше я не замечал за собой склонности к садизму, потому испугался, обнаружив, что многие из этих казней с удовольствием осуществил бы сам. В голове у меня безостановочно вертелись наши беседы с Розалиндой, и я с безжалостной ясностью видел, как ловко она мной манипулировала: безошибочно нащупывала самые уязвимые места, от тщеславия до тайных страхов, и в нужный момент дергала за ниточку для достижения своей цели.

Вероятно, больше всего меня угнетало именно это: Розалинде не пришлось вставлять мне в голову микрочип или ввергать в состояние транса. Я сам, по собственной воле, нарушил запреты и сжег мосты. Ей оставалось лишь умело направлять меня в нужное русло. Одним взглядом она взвесила нас с Кэсси и отбросила ее за непригодность. А во мне нашла нечто смутное, скрытое, но неискоренимое, что могло ей пригодиться.

Я не свидетельствовал во время суда над Дэмиеном. Прокурор Мэтьюз сказал, что это рискованно: существует вероятность, что Розалинда поведала Дэмиену мою «личную историю», как он это назвал. Прокурор носил яркие галстуки, любил «динамичный» стиль и жутко меня утомлял. Сама Розалинда больше не поднимала данную тему: наверное, Кэсси сумела ее разубедить и она переключилась на иные, более перспективные варианты. Я сомневался, что она что-то говорила Дэмиену, но спорить не стал.

Зато я пошел послушать выступление Кэсси. Сел в задних рядах, набитых зрителями: о процессе много писали в газетах и говорили по радио. Кэсси пришла в красивом серо-голубом костюме, тщательно разгладив кудряшки. Я не встречал ее много месяцев. Она осунулась и похудела, в ней больше не было той живости движений, которую я помнил по старым временам; лицо тоже стало неподвижным — широкие полукружия над веками, свободная линия рта, — и поэтому каким-то новым, свежим, будто я видел его впервые. Она выглядела старше, уже не той девчонкой-сорванцом с заглохшей «веспой», но от этого ничуть не менее красивой: секрет красоты крылся не в таких признаках, как цвет или шелковистость кожи, а в точеной форме скул. Я смотрел на незнакомый костюм и думал о ее мягких волосах у самой шеи, теплых и пахнущих солнцем: то, что когда-то я трогал эти волосы, казалось мне самым невероятным и самым печальным чудом на свете.

Она выступила хорошо. Кэсси всегда прекрасно смотрелась в суде. Присяжные ей верили, и она легко удерживала их внимание, чего не так-то просто добиться, особенно на длинных заседаниях. На вопросы Мэтьюза Кэсси отвечала четко и ясно, сложив руки на коленях. На перекрестном допросе сделала для Дэмиена все, что могла: да, он выглядел взбудораженным и сбитым с толку; искренне верил, что убийство Кэти было необходимо для защиты Розалинды и Джессики Девлин. По ее мнению, Девлин находился под влиянием Розалинды и она подстрекала его к преступлению. Дэмиен обмяк на стуле и смотрел на нее, вытаращив глаза, точно ребенок, пришедший на фильм ужасов. Узнав, что Розалинда собирается свидетельствовать против него в суде, он пытался покончить с собой, по старинке использовав тюремные простыни.

— Когда Дэмиен признался в убийстве, — спросил адвокат, — он объяснил, почему его совершил?

Кэсси покачала головой:

— В тот день — нет. Мы с напарником спрашивали его, но он либо отказывался отвечать, либо говорил, что не помнит.

— И это происходило уже после признания, когда разговор о мотивах не мог принести никакого вреда? Как вы думаете, почему он так себя вел?

— Возражаю! Наводящие вопросы…

С напарником… По тому, как Кэсси произнесла это слово, по легкому повороту ее плеч я понял, что она заметила меня в задних рядах. Но ни разу не взглянула в мою сторону, даже когда спустилась с помоста и направилась к двери. Тогда я вспомнил о Кирнане: что он почувствовал, когда от сердечного приступа умер Маккейб, бывший его напарником тридцать лет. Ничему в жизни я не завидовал так сильно, как этому неповторимому и недостижимому для меня горю.

Следующим свидетелем была Розалинда. Под приглушенный ропот публики она процокала каблучками про проходу и одарила Мэтьюза робкой и стеснительной улыбкой. Я ушел. На следующий день я прочитал в газетах, как она рыдала, говоря о Кэти, дрожащим голосом рассказывала, что Дэмиен грозил убить ее сестер, если она с ним порвет, а когда адвокат Дэмиена стал копать глубже, закричала: «Как вы смеете! Я любила свою сестру!» — и упала в обморок, а заседание перенесли на следующий день.