Испанский вариант (сборник) - Юлиан Семенов

Везич спросил себе кувшин далматинского вина и вспомнил слова Ивана Симича, рыбака из Далмации: «У нас нет плохого вина и старых жен». Вино, впрочем, оказалось плохим, видимо, хранилось в новых бочках, едко отдавало дубом – в Белграде больше пьют ракию, а это некогда игристое густо-красное вино было сейчас кисловатым, и казалось, что первозданный цвет его убит временем: так случается с картиной, попавшей в руки неумелого хранителя, который повесил ее на солнечной стене комнаты.

…Адвокат Трипко Жучич, известный своими тесными связями с нынешним премьером, обрадовался, услыхав в телефонной трубке голос Везича.

– Петар, милый, где ты?

– В Скадарлии. Пью вино и пирамидон, – ответил Везич. – Я гнал всю ночь из Загреба и часа через два должен возвращаться обратно.

– Почему такая спешка? Оставайся до завтра.

– Причин для спешки много. Ты подскочишь в «Три шляпы», или я приеду к тебе?

– Будет лучше, если ты приедешь ко мне, Петар.

– Хорошо, я буду через двадцать минут.

Везич спустился по старинной булыжной мостовой вниз, к площади, где он бросил машину, и поехал к Жучичу. Через час Жучич вместе с ним был в кабинете помощника премьера – одного из истинных организаторов путча – генерала Мирковича. Они застали его на пороге кабинета: генерал ехал на прием в перуанское посольство, который отчего-то был слишком ранним, видимо, перуанцы подстраивались к православным сербам, готовившимся к празднику пасхи, к светлому Христову воскресенью, к шестому апреля. На улицах поэтому было особенно многолюдно, и возле магазинов возникали очереди – женщины покупали яйца и муку для куличей.

– Может быть, поговорим завтра? – спросил Миркович. – Или что-нибудь очень срочное?

– Очень срочное, Боривое, – сказал Жучич. – Это полковник Везич из Загреба.

– Если у вас так тяжко со временем, ваше превосходительство, я готов подождать, пока вы вернетесь с приема, – сказал Везич.

– Кто же с приемов возвращается на работу? – усмехнулся Миркович. – После приема надо ехать домой, да и рабочее время к тому моменту кончится – три часа как-никак. Это ведь единственное, что свято соблюдается в Югославии: окончание рабочего дня.

– Даже сейчас? – спросил Везич.

– А чем «сейчас» отличается от «вчера»? Чем оно будет отличаться от «завтра»?

– Ваше превосходительство, – сказал Везич, – в Загребе необходимо ввести чрезвычайное положение. В Загребе измена. Там сидит группа полковника СС Веезенмайера, которая ведет сепаратные переговоры с Мачеком и усташами.

– Не надо драматизировать положение…

– Господин генерал, – настойчиво повторил Везич, – ситуация в Загребе отличается от той, которую вы наблюдаете здесь. Там все иначе. Там зреет тотальная измена. Человек из группы Веезенмайера предложил мне работать на немцев, дав понять, что наши дни сочтены. Он дал понять мне, что усташи ждут сигнала к началу путча.

Миркович посмотрел на Везича с сожалением и, как показалось Жучичу, с какой-то странной жалостью.

– Боривое, это все серьезно, – заметил Жучич. – Петар только что рассказал мне подробно о ситуации в Хорватии. Ты напрасно так скептически относишься к его словам.

– Я очень хорошо отношусь к Везичу, – ответил Миркович. – Если бы я плохо относился к нему, я бы приказал его арестовать, потому что от Шубашича на него поступил сигнал. Да, да, мой милый и честный Везич. Вас обвиняют в связях с немецкими агентами. Но все это суета. Шестого апреля, вероятно рано утром, когда люди только-только возвратятся с заутрени и станут разговляться, Гитлер выступит против нас. И мы будем разбиты. И мы будем оккупированы, и после этого мы начнем борьбу для того, чтобы победить…

Везич даже зажмурился – не почудилось ли ему все это.

– И ты говоришь об этом спокойно?! – воскликнул Жучич. – Ты говоришь нам спокойно о том, что грядет крах?!

– Не Симовичу ведь говорить об этом. На шестое апреля он назначил свадьбу своей дочери. Он никому и ничему не верит теперь. Он успел забыть, что это мы привели его к власти. Он успел возомнить себя новым Наполеоном. Увы, он даже не Мюрат. Ему очень нравится произносить речи; он следит за тем, чтобы стенографисты успевали записать все то, что он вещает. Он боится мер. Он думает, что спокойствие и выдержка могут заменить действие. Он путает очередность поступков. Сначала надо действовать, а потом демонстрировать спокойствие и выдержку. А он ничего не делает, ничего. Валить Симовича? Это нетрудно, но это будет очень смешно со стороны – оперетта, а не государство. Валить его можно, если появится новая программа, а ее нет. Понятно? Не коммунистов же призывать к власти… Я говорю с вами открыто потому, что верю вам, и еще потому, что обречен погибнуть одним из первых, когда начнется война. Я хочу, чтобы вы сохранили в памяти то, что я вам сказал сейчас… И как бы ни было нам всем горько, в конце-то концов мы совершили то, что зачтется нам после. Мы восстали против диктата, мы щелкнули по носу Гитлера, мы не позволили ему прошагать по Балканам, как по Унтер ден Линден.

– Надо же что-то предпринимать, – сказал Жучич, – надо делать что-нибудь, Боривое!

– Надо, – согласился тот. – Ты совершенно прав. Надо сохранять лицо. Или хотя бы стараться сохранить его. Наша последняя надежда на пакт с Кремлем. Может быть, только это остановит Гитлера. Англичане нам помогли двадцать седьмого марта, но они бессильны помочь шестого апреля. Остается надежда на Сталина, но я не думаю, чтобы он решился подписать с нами договор.

– Кто сообщил о начале войны, ваше превосходительство? – спросил Везич. – Простите, что я так бесцеремонно ставлю вопрос, но это может быть дезинформация.

– Сообщил об этом военный атташе в Берлине Ваухник, а он не ошибается в своих донесениях.

– Надо же делать что-то, – повторил Жучич, заметив, как генерал взглянул на часы. – Боривое, отчего ты так спокоен?

– Ты думаешь? Ты убежден, что я спокоен? Значит, я еще могу владеть собой. Что делать? У тебя есть предложения? Если да, я завтра же подпишу приказ о твоем назначении помощником министра внутренних дел. Тогда ты хоть сможешь докладывать мне донесения Везича – сейчас бы их спрятали под сукно. Господа, я прошу простить меня: опаздывать больше чем на пять минут неприлично, это могут неверно понять, особенно если я приеду после премьера. – Миркович снова усмехнулся. – В американских газетах уже появились сообщения о том, что не Симович пришел к власти, а я и мои друзья насильно привели его к ней. В Москве, говорят, родилась шутка: «Мы любим нового короля Петра за то, что он серб и молод». Поменяйте последние согласные – и вы услышите марксистское: «Серп и молот». Остроумно, не правда ли? Честь имею, господа.

И пока Везич гнал в Загреб, мечтая увидеть на дороге хотя бы один полк, зенитную батарею, наряд полиции, хотя бы одну танковую колонну, он все время повторял про себя: «Они кончают работу в три часа, боже ты мой! Они свято соблюдают время окончания службы! Они в три часа кончают работу, скажите на милость, они работу кончают по звонку, как это было всегда заведено!»