Чужая луна - Игорь Болгарин

Затем они вместе прочли газетную статью о намерениях французов изгнать русскую армию с пределов Турции.

— Ну, и что вы думаете по этому поводу? — спросил Жихарев.

— Ничего, — сухо ответил Слащёв. — Меня это не касается.

— Ну, как же! Вы — русский генерал, который…

— Ты, кажется, забыл, — перебил его Слащёв. — Ты забыл, что я уже давно не генерал. Я — беженец. Меня оставят здесь, как старые изношенные сапоги. Меня нет. Меня вычеркнули.

— Но вы же не останетесь здесь, если они уйдут.

— Какое я теперь имею к ним отношение?

— Ну, и здесь оставаться…

— Ну, почему же? Ты не слыхал? Мне Земский союз индюшиную ферму подарил. Стану фермером, — он поднял глаза на Жихарева, ухмыльнулся. — Нинка — бухгалтером, Маруська — пастухом. Буду индюшиными яйцами торговать! Озолочусь. А что!

И смолк, лишь нервно барабанил пальцами по столу.

Он был на редкость неразговорчив. Время от времени он то уходил в себя и отсутствующим взглядом смотрел на Жихарева, а то вдруг вспоминал о нем, и, пристально глядя ему в глаза, говорил какие-то глупости.

— Говорят, выгодное дело

— Какое? — не понял Жихарев

— Ну, эти… индюшки, или как там их?.. Индейки? А мужья у них кто? Индейцы?

Но Жихарев чувствовал, что Слащёв думает в это самое время о чем-то совсем другом. Разговор не получался.

Еще немного посидев у Слащёва, Жихарев ушел.

На заходе солнца домой вернулась Нина. Прошла в дом, переоделась. И снова вышла. Уселась за столом напротив Слащёва.

— Какие новости? — спросил он у Нины.

— Никаких. Все как всегда.

Слащёв протянул ей газету:

— Прочти. Англичанин про нас пишет.

Она быстро просмотрела статью.

— Тоже мне новость, — бросила она на стол газету. — Об этом уже с полгода говорят.

— А если и в самом деле нас отсюда попросят?

— Когда-то это обязательно случится. Зачем преждевременно впадать в панику?

— Ты, похоже, даже радуешься этому?

— Я — реалистка. Когда это случится, тогда и подумаем, что делать, куда ехать?

— Ну, и куда мы поедем? К кому? Кто и где нас ждет? Впрочем, кажется, у тебя где-то там, в Испании, есть родня?

— В Италии, — спокойно поправила она.

— Не имеет значения. Все же родня!

— Мы слишком бедны, чтобы ехать к ним.

— Хорошо. Согласен. Останемся здесь, у турков. Будем торговать индюшатиной. Маруська вырастет и выйдет замуж за богатого толстого турка, — начинал распалять себя Слащёв.

— Ее дело. За кого захочет, за того и выйдет. Я у родителей не спрашивала благословения. Не обижусь, если и она у меня не спросит.

— Без приданого ее в хороший гарем не возьмут. Ты бы хоть на эту нашу ферму съездила. Посмотрела бы, что там делается.

— Что там делается? Индюшки пасутся.

— Вот и посмотрела бы. Хозяйка все же!

— Мне эта твоя ферма не по душе, Яша! Мне бы конеферму! Сутками бы там пропадала!

— Не обещаю. Разве что когда богатый турок у нас с тобой зятем будет, мы с него калым лошадками возьмем.

Нина укоризненно посмотрела на Слащёва, спросила:

— Ты чего сегодня такой взъерошенный?

— Маруська кашляет.

— Неправда! Что случилось?

— Размышляю, — он накрыл своей большой ладонью ее руку, виновато произнес: — Испортил тебе жизнь. У тебя все по-другому могло сложиться.

— К чему эти разговоры, Яша! — с тихим упреком сказала она. — Я сама себе такую жизнь выбрала. И довольна. Так что не казни себя, ты ни в чем не виноват.

— Ты великодушна! Еще спасибо скажи мне, что гувернанткой работаешь! Скажи, что стремилась к этому! Что безработного мужа мечтала кормить!

— Ну, и что! Так сложилось! Кстати, не по твоей вине! Что сейчас об этом говорить?

— А почему бы и не сейчас? Еще кусок жизни остался. Мы ведь, по сути, не жили. То дождь, то жара. То в палатках, то под звездами. То бои, то госпитали. И так — сколько лет! Все думали: ничего, ничего, вся жизнь впереди. А она как свечка — уже только тлеющий огарок остался. Все! — он поднял на нее голову и внезапно деловито спросил: — А где они там, в Италии?

— Зачем тебе? — насторожилась Нина.

— Из интереса.

— Кажется, в Анконе.

— Кажется или точно? — настойчиво допытывался Слащёв.

— Ну, в Анконе.

— Я о чем думаю. Может, уедем туда? А, Нина?

— Надо у них спросить, примут ли?

— А не надо спрашивать. Нам кусочек теплого неба суток на трое. Адриатика, там всегда тепло.

— Нищих никто не любит, Яша. Даже родственники.

— А мне не надо, чтоб меня любили. Мне надо за что-то зацепиться. Мне бы три дня! Всего три дня! И я бы эту твою Анкону со всеми твоими родственниками вверх задницами поставил! Сами принесли бы и еще уговаривали, чтоб взяли! — с гневом в чей-то адрес произнес Слащёв.

— Что с тобой, Яша? Я никогда не видела тебя таким.

— Каким?

— Не пойму.

— Я сам себя не пойму, дорогой мой «юнкер Нечволодов». Понимаешь, мне очень не хочется, чтобы моя Маруська вышла замуж за турецкого султана.

— Это ей не грозит, — улыбнулась Нина.

— Ты меня почти успокоила. Она будет пасти этих наших… индейцев…

— Индюшек!

— …и выйдет замуж за такого же нищего, как и мы с тобой. И до глубокой старости будем наслаждаться пением муэдзинов, — и, помолчав, добавил: — Грустная история.

Красильников пришел в банк в сумерках. Болотов уже начинал волноваться: его сразу по приезде предупреждали, что Константинополь — город неспокойный и по вечерам по нему лучше не гулять. К тому же, эта попытка ограбления банка. Кольцов тоже сердился. Увидев мрачного Кольцова, Красильников стал сварливо оправдываться:

— Не ставь меня к стенке, начальник! Заблудился! — И, перейдя на нормальный тон, добавил: — Понимаешь, мне показалось, что тот мужик за нами увязался.

— Какой еще мужик?

— Ну, тот. Я тебе говорил: вроде как знакомый

— Ну и как, разобрался?

— Вроде понял, рыбья холера. Издалека, как он, как тот феодосийский бандит. Тот тоже как-то чудно ходил, с подскокцем.

— Какой бандит? При чем тут Феодосия?

— Ну, може, мне примерещилось, но по-моему, это тот бандит, с Феодосии… Жмухарев, Жмыхарев…