33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

Сдвинулась дверь, и в вагон влез полковник Тихобразов.

– Господа! – обратился он, но никто в его сторону не посмотрел. – Вот-вот трогаемся! По имеющимся сведениям, нас повезут мимо Харбина до Цицикара. И только оттуда колоннами, обещали автомобили, после переформирования, – в Харбин. Обещали составить специальный отряд и предложили штат – 6 офицеров и 155 нижних чинов. Прошу, кто пожелает, подать в список!

Сказав это, он стал ждать, однако из девяти офицеров, которые находились в вагоне, никто не ответил. Тихобразов постоял ещё минуту, мотнул головой, как бы вправляя её в верблюжий воротник старой вытертой шубы, и спрыгнул.

– Хоть бы дверь закрыл! – пробормотал вслед ему Борин и поднялся. Кряхтя, на онемевших негнущихся ногах, он пошёл к двери.

– Шурочкин шлейф! – процедил сквозь зубы Порфирий Никанорович в адрес Тихобразова и треснул картой об ящик, заменявший обитателям вагона и карточный стол, и обеденный, и всю мебель.

– А вам какое дело, чей он шлейф? – не поднимая глаз, на одной ноте проговорил Ставранский и поверх сажинской карты тихо положил свои две.

– Да нет мне никакого дела, только немалая часть нашего с вами жалованья исчезла в её кошельке!.. – Сажин смотрел в карты то у себя на руках, то на столе. – А вы что, не знали?

– А вы бы не совали свой тыловой нос в чужие дела…

– Ах, вот вы как? А вот и нет вашего марьяжика, господин Ставранский! – пропел Сажин и треснул две карты на стол. – Извольте рассчитаться!

Ставранский полез в карман, и в это время в дверь вагона тихо постучали.

– Я возьму! – сказал Сорокин и перед тем, как встать, стал тереть затёкшие колени.

Сажин удивлённо посмотрел на него.

– Сегодня я заплачу за ханшин, господа!

Секунду назад, слушая перепалку лихого кавалериста Ставранского и тыловой крысы Сажина, Сорокин наконец-то понял, чего он хочет. Оказалось, что он хочет в баню с Миронычем, смыть с себя всё дерьмо, в которое он вступил два с половиной года назад, как на нечищеном полковом манеже у дурного командира.

– Что-то вас разобрало, господин поручик! – Сажин пересчитывал ветхие купюры мексиканских долларов, которыми офицерам Русской группы выплатили последнее жалованье. – Ещё партию, господин Ставранский? Ну и фамилия у вас, чёрт бы вас побрал, язык сломаешь! Или вы уже на мели?

Ставранский тихо, долго и внимательно смотрел на Сажина и вдруг округлил глаза и заржал:

– А я и был на мели! А мель не киль, и под нею не бывает семи футов! – Он повернулся к Сорокину: – Браво, Сорокин, а то ведь очередь была моя, но все мои возможности перекочевали в карман этого досточтимого господина! – Ставранский поднялся и подошёл к Михаилу Капитоновичу – Однако хам! – Он кивнул в сторону Сажина. – Вам ведь, Михаил, остался час, если сейчас тронемся, не так ли? Вы ведь с нами в Цицикар не поедете? Я вас правильно понимаю? – почти не шевеля губами, шептал Ставранский. – Отвальная? – Он показал глазами на кулак, в котором Сорокин держал деньги.

Михаил Капитонович молча кивнул.

– Я найду вас в Харбине? – спросил Ставранский.

– Скорее я вас найду!

Ставранский напоминал Сорокину его друзей, одновременно всех: юного Вяземского, неунывающего, весёлого Давида Суламанидзе и даже Штина. Сорокин познакомился со Ставранским в конце октября под Кайфэном. Бронепоезд «Пекин», на котором служил Сорокин, подбили, и его взял на буксир другой бронепоезд – «Тайша́нь». На следующий день в одном месте собралось уже четыре бронепоезда Русской группы. Пути перед ними были разобраны, их пыталась чинить команда передового, самого мощного бронепоезда «Хуна́нь», но кантонцы попали в паровоз, и «Хуна́нь» встал без движения. Высадился 105-й полк и наступал на противника, стрельба велась всеми и отовсюду, и не выдержал китайский полк – 106-й и побежал. Русских окружили, они пошли на прорыв, прорвались и через полмесяца достигли северной базы группы в городе Цзинани. Ставранский дрался вместе с Сорокиным, а Сажин всё это время сидел в тыловом штабе.

Ставранский и Сорокин понимающе посмотрели друг на друга, и Сорокин пошёл к двери.

– Давай! – сказал он державшему в руках две бутыли скалившемуся беззубому китайцу.

– И́гэ? Ля́нгэ? – спросил тот.

– Ля́нгэ! Обе давай! – сказал Сорокин, подхватил две бутылки и поставил их на пол.

– А дайте ему сапогом в рожу! – услышал он голос Сажина. – Ещё не хватало, этой косоглазой сволочи последние деньги отдавать!

Сажину повезло. За полгода, пока остатки Русской группы с немыслимыми остановками и задержками добирались до Харбина, главный китайский начальник маршал Чжан Цзолин несколько раз их разоружил, поэтому Сорокину не из чего было застрелить Сажина. Он обернулся, улыбнулся Сажину и промолчал.

Когда офицеры сели пить, Сорокин снова отказался и ушёл в свой угол. Он сел на голые доски, туда, где лежал его худой заплечный мешок, закутался в шинель, пытаясь уснуть, и попал под шквал издёвок Сажина. Из всех щелей и пробоины под потолком в вагон задувал декабрьский мороз, и Сорокин даже пожалел, что не выпил, чтобы согреться. Он уснул с единственной мыслью о том, что завтра он найдёт Мироныча, однако проснулся оттого, что по вагону гулял настоящий ветер. Он открыл глаза и увидел, что на чуть более светлом фоне открытой двери стоят согбенные Борин и Ставранский, в руках которых провисло человеческое тело.

«Сажин», – с улыбкой подумал Сорокин и сразу заснул.

В следующий раз он проснулся от тишины и звонких стуков. Это обходчики своими молотками проверяли состояние колёсных пар, и он понял, что поезд стоит где-то на путях уже в Харбине, и подумал, как он был прав, когда не стал пить. Он поднялся, прощально оглянулся на богатырский храп спавших офицеров, тихо приоткрыл дверь и спрыгнул на насыпь.

Сорокин уже давно привык определять ночью время не по часам – было где-то около двух. На воздухе, на путях, было не так холодно, но он так замёрз в вагоне, что дрожал всем телом, начиная с зубов. Он перешёл через рельсы, увидел особенное очертание харбинского вокзала и вышёл на Железнодорожный проспект. До его квартиры оставалось минут десять.

Мела метель, большая редкость для этого времени года. Она началась, ещё когда их поезд только тронулся от Сунгари-2. Он видел её, когда смотрел, как Борин и Ставранский раскачивают тело Сажина.

«Заметёт! До весны не найдут! А где сошла эта сволочь, никто и думать не станет. Собаке – собачья смерть! – без всякого сожаления думал Сорокин. – Вот где эта поговорка как нельзя к месту! Интересно, – продолжал он думать, подставляя под ветер и снег лицо, – забрал Ставранский свои деньги? Если – да, то – молодец! И честь тут ни при чём! Хаму – хамово!»

Сорокин столкнулся с Сажиным, когда в мае 1926 года он приехал, как советовал ему Ива́нов, в Цзинань, чтобы найти могилу Штина. Сажин, конечно, узнал Сорокина – это с его-то феноменальной памятью, – но сделал вид, что не узнал. «Сволочь!» – в первый раз тогда подумал о Сажине Сорокин. На вопрос о Штине Сажин ответил грубо: «Вы думаете, я всех должен помнить? Ищите на кладбище, если это действительно ваш друг». Тогда Сорокин пожалел, что у него нет оружия, он его ещё не получил. Могилу Штина он нашёл, а Моню и Ноню – нет, это были не они.