Скиппи умирает - Пол Мюррей

— Сейчас такого бы уже не произошло, — ехидно соглашается Говард.

— И мне это напомнило вот что. Вы недавно говорили, что у одного из ваших учеников обнаружился предок, воевавший на той войне. И мне вдруг пришло в голову, что можно было бы дать ребятам очень интересное задание: выяснить, что делали их собственные прадеды во время Первой мировой.

— Пожалуй, — небрежно говорит Говард.

— Конечно, это потребует кропотливой работы, если они действительно захотят раскопать что-то значительное, ведь вы сами знаете — в Ирландии не хранят память о той войне. Но, может быть, это первое поколение, которое сможет хотя бы приступить к таким исследованиям, — так что вы могли бы, так сказать, открыть здесь новую страницу.

— Безусловно, это было бы интересно, — говорит Говард.

Пожалуй, это действительно так; но в последние дни Говарду очень трудно испытывать энтузиазм по поводу чего-либо, даже по поводу уроков, которые так ему нравились.

— Ну, мое дело — только идею подбросить, вот и все, — говорит учитель литературы. — Вам, наверное, и без того дел хватает. — Он смотрит на часы. — Вот так так! Пойду-ка я домой поскорее, а не то меня ждет гроза. Удачи, Говард. — Он стучит по ручке своего портфеля, чтобы привлечь внимание остальных двух коллег: — До понедельника, джентльмены.

Говард снова хмуро поворачивается к Фарли и Тому, которые поглощены дискуссией о перспективах школьной команды на завтрашних соревнованиях по плаванию в Баллинаслоу. Том хмелеет с каждой минутой и жестикулирует так размашисто, что вышибает стакан из руки сидящего сзади Питера Флетчера, хотя стакан почему-то не разбивается, и Том продолжает свой монолог, даже не заметив случившегося, а Флетчер со стоическим видом перемещается к стойке бара. Говард решает последовать за ним, не желая оставаться наедине с Томом, если вдруг Фарли куда-то отлучится.

Он медленно проходит мимо лоснящихся пятничных лиц, ведущих путаные, пропитанные алкоголем разговоры. Говард избегает не одного Тома; с тех пор как ушла Хэлли, все эти обмены репликами, все эти бесчисленные ритуалы общения, составляющие обычную ткань дня, стали казаться ему невыносимо сложными. Он постоянно сам говорит что-нибудь не то, как-то не так понимает других; такое ощущение, будто мир внезапно частично перенастроили и он хронически не совпадает с этими новыми настройками. При таком положении вещей, пожалуй, лучше было бы все-таки отправиться домой, побыть в одиночестве. Говард покупает по порции выпивки для Фарли и Тома, а сам отказывается под тем предлогом, что он за рулем, хотя, выпив две пинты, он уже заметно превысил разрешенный уровень алкоголя.

Выйдя из переполненного паба, он вдыхает свежий вечерний воздух и, идя по школьному двору, постепенно приходит в себя. Вокруг него поблескивают морозными искорками темные площадки для регби, окруженные лаврами, а над обширным невыразительным двором, словно вырастая из прошлого, нависает силуэт Башни. Говард открывает дверь машины и, прежде чем повернуть ключ зажигания, некоторое время смотрит на залитый лунным светом кампус.

И вдруг прямо перед машиной оказывается ребенок. Он словно из-под земли вырос, блеснул в свете фар… Говард лихорадочно сворачивает вбок, едва не наехав на него, налетает на бордюр и запрыгивает на ухоженный газон, окружающий резиденцию священников, а потом неподвижно сидит в холодном салоне машины. В ушах у него свистит кровь, он будто сам не верит в то, что только что произошло. А потом, выключив мотор, вылезает из автомобиля. К его изумлению — к его ярости — мальчишка как ни в чем не бывало продолжает идти по проезжей части.

— Эй!

Фигурка оборачивается.

— Да, ты! А ну-ка, подойди сюда!

Мальчишка неохотно идет назад. Когда он подходит ближе, белое пятно превращается в знакомое лицо.

— Джастер? — удивляется Говард. — Господи, Джастер, какого черта ты здесь делаешь? Я чуть не задавил тебя!

Мальчик неуверенно смотрит на него, потом на машину, заехавшую на газон, словно его попросили решить задачу.

— Еще бы вот столько — и я бы тебя сбил, — кричит Говард, показывая расстояние между большим и указательным пальцем. — Ты что, смерти ищешь?

— Извините, — механическим голосом отвечает мальчик.

Говард стискивает зубы, чтобы не выругаться вслух.

— А если бы я тебя сбил, тогда что? Откуда ты идешь, черт возьми? Почему ты не делаешь уроки?

— Сегодня пятница, — отвечает мальчик тем же монотонным голосом, способным свести с ума.

— У тебя есть разрешение гулять? — спрашивает Говард, а потом замечает, что в руке мальчика зажат — невероятно! — белый фрисби. — А с этим ты что делаешь?

Вначале мальчик глядит на Говарда непонимающе, а потом следит за направлением его пальца, видит пластиковый диск у себя в руке — и, похоже, сам удивляется:

— А! Я… э… собирался играть в фрисби.

— С кем?

— Э… — Мальчик смотрит в асфальт, подносит руку к голове. — Сам с собой.

— Сам с собой, — саркастически повторяет Говард.

Грег был прав — с этим мальчишкой действительно что-то не то. Нужно, чтобы кто-то вразумил его.

— А тебе самому не кажется это странным — играть в фрисби в одиночестве, в темноте?

Мальчик не отвечает.

— Неужели ты не понимаешь… — Говард чувствует, что его злость стихает, — …что существуют правильные и неправильные способы что-то делать? Ты живешь в обществе — в обществе этой вот школы, ты не отдельный остров, который плавает себе в одиночку и может делать что угодно. Но знаешь, что я тебе скажу: если тебе хочется быть островом, хочется быть каким-то чудаком со своими странностями, который живет себе где-то на обочине, то это дело твое. Продолжай в том же духе, голубчик, — но только скоро люди начнут переходить на другую сторону улицы при виде тебя. Ты этого хочешь?

Мальчик по-прежнему ни слова не говорит, он просто ушел в себя и продолжает пялиться под ноги, словно хочет разглядеть собственное отражение на мокром асфальте; впрочем, он дышит заметно чаще и шмыгает носом, что явно предвещает слезы. Говард закатывает глаза. Стоит сказать хоть слово этим детишкам — и они уже тают. Невыносимо, просто невыносимо. Он вдруг чувствует себя совершенно опустошенным, словно неприятности этой тяжелой недели навалились на него все разом.

— Ладно, Джастер, — сдается он. — Ступай к себе. Желаю тебе приятных выходных. И ради бога, если захочешь играть в фрисби, найди себе какого-нибудь товарища. Серьезно тебе говорю: ты людям на нервы действуешь.

Он возвращается к машине, открывает дверь. А Джастер остается стоять на месте, опустив голову, перебирая пальцами диск, будто какой-нибудь герой водевиля — шляпу. Говард чувствует укол совести. Может быть, он слишком погорячился с ним? Уже наполовину забравшись в машину, он пытается придумать какую-нибудь нейтральную примирительную фразу на прощанье.

— И желаю тебе удачи на завтрашних соревнованиях! Как у тебя настрой?