На Фонтанке водку пил - Владимир Рецептер

— Приехали из города актеры и забрали девочку.

Вот ведь как… О мальчиках не спросили…

И возникает предположение, по меньшей мере у автора, что здесь никак не обошлось без Марии Сакович, которая лечила Блока, бывала у него, и он у ней бывал, а в последний срок находилась при нем неотлучно.

Может быть, он и просил, и брал с нее слово девочку взять. Кого еще было просить? Не мать же, тем более не Любовь же Дмитриевну…

Напоследок Мария Сергеевна передала Але записочку: «Стихи А.А. Блока — папы, написанные тебе». И стихи уже неверным почерком:

Неужели Блок?.. Опять загадка…

Что касается медицинского аспекта болезни Блока, которым так интересовался композитор Р., доктор Сакович категорически отвергала измышления о плохой болезни и считала, что это результат частых ангин и ревматических атак с осложнениями на сердце. А в итоге — острый миокардит и психостения. Это подтвердил ей и Александр Георгиевич Пекелис, авторитетный специалист по внутренним болезням.

Роза Абрамовна Сирота пришла с Изилем Заблудовским и Милой Мартыновой на старый Новый год, ей нужно было на «Стрелу», а Московский вокзал от Р. в десяти минутах ходьбы. В тот вечер на Знаменской собрались Натан Эйдельман и Яков Гордин с женами, был какой-то стол, какой-то литературно-исторический спор, который Роза с любопытством послушала…

Первый друг Сироты, конечно, Заблудовский, верный оруженосец — Мила Мартынова, но и Р. входил в ее ближний круг…

Теперь, наконец, она была в порядке: работала во МХАТе у Олега Ефремова, рядом — Смоктуновский, Калягин, еще десяток артистов подходящего ей калибра, за помощью к ней уже потянулись умники из других театров. Кажется, ее дарование и заслуги театральная Москва оценила по достоинству. Не то что в Ленинграде, где после БДТ она почти задыхалась от недостатка художественного воздуха…

«Розу и крест» она смотрела с особым чувством. Из-за того, что Гога не дал поставить Блока, она и ушла в последний раз, ушла, чтобы больше не возвращаться. И стала говорить про спектакль и вообще, вообще…

Сначала она поздравила Р. с победой и сказала, что его режиссерский профессионализм полностью доказан, хотя отдельные от театра работы она любит больше, они «чище» и «художественнее», а главное, не связаны с чужой эстетикой. «Чужой» значило — Гогиной…

— На фоне вашего репертуара, — повторила Роза, — это принципиальная победа, настоящий «втык»!.. Но ты же видишь уступки тому же «Генриху». Например, бой и другие театральные пошлости…

Она продолжала кипеть. Она не прощала Гоге ничего, хотя сама просила у него прощения. Слишком большой счет был у нее к себе и любому из окружающих. К нему — особенно…

Затем Роза «понесла» Р. как артиста, и для этого сравнила его с Z, играющим в своих спектаклях, мол, та же «неполная поглощенность проблемой роли, хотя и без его нахальства». У Р., как всегда, не хватило ума просто слушать, и он стал возражать: уж она-то могла обойтись без общих аналогий; но Роза отмахнулась и сказала, что пора, наконец, называть вещи своими именами и она уже просто не может видеть эти представления и лица.

— Ты не видишь этих лиц! — распалялась она.

— А ты совсем утратила чувство реальности! — отбивался Р. — Спектакль мог родиться только на скрещении житейской пошлости, театрального сора и трех человеческих лиц. «Когда б вы знали, из какого сора…» И потом: «Живу я здесь, живу!..» Если ты меня не можешь видеть, так и говори!..

— Дурак! — сказала Сирота. — Я же к тебе пришла, а не к кому-то другому!.. Ты хочешь, чтобы я с тобой дипломатничала?!.

— Ну, успокойтесь, успокойтесь, Розочка, Володя, — хлопотал Изиль, но Розу было не остановить.

— У вас все перепуталось!.. Кто Бог?.. Театр или Гога?.. Для вас это одно и то же, а для меня — нет!.. У Станиславского этого не было!..

В тот приезд она казалась просто богоборцем, вернее сказать, гогоборцем, Роза Сирота. По-прежнему любимый ею театр сильно подпортил ей настроение, и она тут же подпортила его артисту Р.

— Ладно, — сказал он. — Давай выпьем. Я все равно тебя люблю.

— И я тебя, — сказала Роза.

Так мы с ней встречали старый Новый 1981 год…

С того дикого случая, когда, зарабатывая три рубля в ленфильмовской массовке, внезапно умер Розин отец, артист Р. не остался безучастным, а Сирота безмерно преувеличила его участие, они стали коротки. И через все общие работы, все не зависящие от них служебные неизбежности и внезапные ссоры предельная откровенность сохранялась.

Особенно дорог был князь Мышкин, которого при возобновлении спектакля Р. дали порепетировать до подхода Смоктуновского.

Розе досталась вся черновая, бешеная работа по вводу «новичков» — Дорониной (Настасья Филипповна), Стржельчика (генерал Епанчин), Ольхиной (генеральша), Борисова (Ганя), Юрского (Фердыщенко) и других. Но она всерьез взялась за их спарринг-партнера, и герой, так и не родившийся на свет, до сих пор дает Р. знать о себе…

— Покажи мне своего сына, — просила Сирота. — Ну, покажи Женьку! Как он обижается?.. А когда что-то не понимает, но старается понять?.. Вот-вот-вот, видишь, даже головку наклонил… Чувствуешь?.. Он — ребенок, совершенный ребенок… Перестань!.. Ничего повторного быть не может!.. У Кеши свой ребенок, а у тебя должен быть свой!..

Правда, Р. не ушел за ней в «Ленком» играть «Строителя Сольнеса», но ведь были и «Смерть Вазир-Мухтара», и «Монарх» («Петр и Алексей»), записанный на студии «Мелодия», был композитор Илья Сац, двойник Сени Розенцвейга, и великие споры о театре…

Было, наконец, это кошмарное письмо, вернее, черновик, о котором Р. совсем забыл и вдруг встретил в своей черной тетрадке, — ее письмо к Нему…

Перед трепанацией черепа композитору Р. обрили голову. Брил Шура Торопов, и прикосновение бритвы отвлекало от боли.

Под влиянием наркотика Сеня осторожно хмыкал и пытался шутить с сестрой. Та понимала все, слышала, в чем дело, от врачей и отшучивалась как ни в чем не бывало.

— А что у вас новенького в БДТ?..

— У нас… все новенькое… А что вы… хотите?..

— Лучше с музыкой! — Она знала, чем он занимается.

— Ну, это… я вам обесчаю. — Он плохо говорил, потому что последнее время голова болела страшно.