Аденауэр. Отец новой Германии - Чарлз Уильямс

Болезнь и неожиданное осложнение отношений с Францией усилили в Аденауэре свойственные ему всегда черты подозрительности и мизантропии. С председателем СвДП Томасом Делером он почти перестал разговаривать, еще меньше он стал доверять Штраусу, о Брентано почти что во всеуслышание отзывался как о слабом и неэффективном министре, о Шеффере — как о человеке, вечно срывающем его планы; он начал критиковать Эрхарда за недопустимый и бездумный либерализм его экономической политики; в число не справляющихся со своими министерскими обязанностями попал и Теодор Бланк.

По правде говоря, многое в этой критике, если отвлечься от формы, в которую она выливалась, соответствовало действительности. Брентано на самом деле был слаб и не подходил для столь важного поста — министра иностранных дел, Шеффер как министр финансов тоже зачастую занимал обструкционистскую позицию. Не очень впечатлял и Бланк на посту министра обороны. Программа перевооружения, которую он курировал, сильно отставала от графика. К январю 1956 года под ружьем должно было быть сто тысяч солдат и офицеров, фактически едва-едва набралась тысяча. В их распоряжении для обучения имелся всего один-единственный танк французского производства. Обмундированы они были кое-как, а жалованье получали намного меньшее, чем в гражданском секторе. Когда Аденауэр спустя две недели после того, как был пышно отпразднован его восьмидесятилетний юбилей, посетил первый учебный батальон бундесвера в Андернахе, перед ним предстала не особенно вдохновляющая картина: плац был окутан густым рейнским туманом, с которым почти сливались грязно-серые шеренги выстроившихся солдат, на флагштоке болталась какая-то мокрая тряпка, мало похожая на государственный флаг; было такое ощущение, что гости съехались на похороны, а не для того, чтобы отметить день рождения новой армии. Аденауэр надеялся, что она превзойдет старый вермахт (кстати, он употреблял именно это традиционное название вместо нового «бундесвер»), но об этом и речи быть не могло.

Февраль 1956 года принес новые огорчения, замедлившие процесс выздоровления канцлера. Во Франции к власти пришли социалисты во главе с Ги Молле и начали проводить агитацию за разоружение. К ним присоединились и англичане; в Париже и Лондоне начали курсировать планы «разъединения» армий противостоящих блоков и сокращения их численности. Как позднее охарактеризовал эту ситуацию Аденауэр в своих мемуарах, «французы и англичане требовали разоружения, а перед нами в Федеративной Республике стояла прямо противоположная задача — вооружаться». Особое раздражение у канцлера вызывала политика Великобритании: англичане не только запросили у Западной Германии финансовую помощь для содержания своей рейнской армии, что, Аденауэр счел невероятной наглостью, но и выдвинули программу сокращения численности собственных вооруженных сил до 650 тысяч человек и установления потолков для армий прочих европейских стран, включая ФРГ, на уровне, не превышающем 150–200 тысяч. Как это сформулировал Бланкенхорн в своем меморандуме от 27 апреля 1956 года, Федеративная Республика в случае осуществления этих планов была бы обречена на статус «третьеразрядной державы». Неудивительно, что Аденауэр в этой обстановке не скупился на негативные оценки ведущих государственных деятелей Запада: Кристиан Пино, министр иностранных дел в правительстве Ги Молле, но его мнению, хочет снискать себе лавры «посредника между Востоком и Западом» и, стало быть, крайне ненадежен; Иден проявляет непростительные колебания; Даллес на его вкус оказался слишком «мягким», Аденауэр даже заподозрил его в намерении в удобный момент «сдать» западногерманского союзника.

Лечащие врачи, не удовлетворенные тем, как медленно идет у Аденауэра процесс выздоровления, настаивали на том, чтобы он немедленно взял отпуск; он уже почти согласился, но тут разразился неожиданный правительственный кризис в земле Северный Рейн-Вестфалия. 21 февраля 1956 года группа молодых депутатов ландтага от СвДП организовала вотум недоверия руководимому ХДС правительству Карла Арнольда; к власти в земле пришла коалиция свободных демократов и социал-демократов. Событие было экстраординарное, и оно имело далеко идущие последствия на федеральном уровне.

23 февраля четверо министров от СвДП, представленных в аденауэровском кабинете, объявили о выходе из партии в знак протеста против того, что руководство свободных демократов санкционировало создание социал-либеральной коалиции в крупнейшей земле ФРГ. Они занялись организацией своей собственной партии, которая получила название «Свободной народной партии» (СНП). Из этой затеи, однако, ничего не вышло; их обвинили в том, что ради сохранения министерских постов они готовы на полную капитуляцию перед ХДС/ХСС; подавляющее большинство депутатов фракции СвДП в бундестаге (36 из 52) проголосовали за выход из правящей коалиции и переход в оппозицию.

Прямой угрозы канцлерству Аденауэра эти изменения в соотношении сил в парламенте не представляли: он располагал там большинством и без голосов мятежников из СвДП. Однако всего полтора года оставалось до новых выборов в бундестаг, и они могли принести с собой повторение дюссельдорфского прецедента на федеральном уровне. Реакция Аденауэра была предсказуемой: надо так организовать избирательную кампанию, чтобы она принесла решительную победу блоку ХДС/ХСС. Как писал Генрих Кроне, старый сподвижник Аденауэра, тот «никогда особенно не церемонился в выборе средств для поставленных им целей». В данном случае первое, что предпринял канцлер еще до дюссельдорфского переворота, — это вновь поставил вопрос об избирательной реформе; на это раз он выдвинул схему «полупропорциональной» системы, которая сильнее всего ударила бы по небольшим партиям, в частности, по свободным демократам. Однако лидер последних, Томас Делер, был достаточно проницательным политиком, чтобы раскусить суть аденауэровского плана; последовала страшная сваpa; впрочем, даже и среди христианских демократов имелись сомнения насчет мотивов, которые преследовал их лидер. Аденауэр вынужден был пойти на понятную; в конце февраля он предпринял попытку наладить контакт с Делером и оживить коалицию, но из этого ничего не получилось. Вновь стали раздаваться голоса о том, что Аденауэру пора уходить на покой.

Он так и сделал: в конце марта ушел, но не насовсем, а в рекомендованный ему врачами отпуск, который стал не самым лучшим из тех, что у него были в прошлом и что ожидали его в будущем. Эскулапы наложили вето на швейцарское высокогорье: еще не оправившиеся от воспаления легкие могли не выдержать разреженного горного воздуха. Аденауэру пришлось отправиться в Тичино, а затем — в соседнюю Аскону. Погода в конце марта была дождливой, мешали докучливые посетители (в частности, с ним захотели встретиться члены местного муниципалитета), единственным желанным гостем был только Пфердменгес. Аденауэра раздражали приставленные к нему и неотлучно сопровождавшие его два охранника, и плохое настроение отдыхающего не могло улучшить даже общество Либет, покорно исполнявшей роль дежурной компаньонки любимого папочки.

В конце апреля он вернулся в Бонн с таким чувством, будто вовсе и не отдыхал, а настоящий отдых только впереди. Его ждали неплохие новости: за то время, пока он был в отъезде, голоса фрондеров приумолкли, а образованный в Мессине комитет под руководством Сиаака достиг немалого прогресса: были выработаны директивы для ведения переговоров о создании ЕЭС, которые теперь подлежали утверждению национальными парламентами «шестерки». Во Франции они были встречены, правда, бурными протестами, а в самой ФРГ оппозицию планам ЕЭС возглавил не кто иной, как министр экономики Эрхард, но мнению которого их реализация приведет лишь к бесконтрольному разрастанию евробюрократии; однако бундестаг на удивление быстро, всего после двух часов дебатов, принял рекомендации «комитета Спаака». Моннэ заранее сумел убедить социал-демократов, что европейская интеграция — вещь необходимая для достижения безопасности и стабильности, так что Аденауэр мог позволить себе ограничиться довольно короткой — но его меркам — речью в защиту нового проекта.