Нова. Да, и Гоморра - Сэмюэл Дилэни

— Римки, — помолчав, заговорила Ходжес, — мы все тут по-своему чудны́е. Если посмотреть на остальных, ты не такой уж странный. Просто хуже умеешь притираться к другим. Я о тебе тут немного думала и, кажется, поняла, чем ты был так вчера… озабочен. Послушай, а потом скажешь, права ли я.

Она повозилась чуть-чуть, устраиваясь поудобнее внутри скафандра.

— Вчера я сказала, что марсиане по развитию цивилизации достигли по меньшей мере уровня древних греков. Но это было до того, как мы обнаружили движущиеся голографические записи. Выходит, их технологии — по крайней мере одна из отраслей — сравнимы с нашими в середине двадцатого века. А может быть, и выше. Мы по-прежнему не умеем заключать движущееся голографическое изображение в кристалл, чтобы оно начинало автоматически проигрываться под лучом лазера. При таком уровне развития здесь должны быть тонны письменных свидетельств — пусть не книги, но хотя бы что-то вырезанное на камне. Однако нет ни царапинки, ни датированного закладного камня, ни имени правителя над дверным проемом. Черт, на плитах пирамиды Хеопса есть хотя бы метки каменщика! Ты семантик, Римки, и для тебя наверняка важно найти какие-то свидетельства марсианского языка. Однако в таком грандиозном сооружении ничего подобного не видно, а при этом ясно, что они хранили столько всего визуально… — Ее голос застыл на этом слове, словно пальцы игрока перед рискованным сносом. — Что ж, Римки, существует большая вероятность, что эта раса вообще не была вербальной и все-таки достигла такого технологического уровня без всякой письменной коммуникации, примерно как инки и майя достигли своего культурного уровня, но так и не изобрели колеса. И если мой вывод верен, то в нашей экспедиции ты вроде как бесполезен. И я вижу, что тебя это угнетает.

По ее молчанию Римкин догадался, что она ждет от него какого-то отклика — облегчения оттого, что правда наконец прозвучала вслух. Но как она рассчитывает это определить? Услышать в наушниках, как изменилось его дыхание? Он попытался вспомнить, кто она такая. Но приходилось думать обо всех семистах пятидесяти с лишним ферментных реакциях, чтобы ни одна из них внезапно не прекратилась…

— Знаешь, — продолжала она, — (Ходжес? Да, была какая-то Ходжес), — уж если кто действительно бесполезен в этой экспедиции, так это я. Знаешь, в чем мой главный талант? Я могу подружиться с любыми эскимосами и черномазыми. А племя каннибалов в горах Кавказа хотело сделать меня своей царицей. — Она металлически рассмеялась. — Правда. Я прекрасно готова обойтись остаток жизни без прогорклого масла из молока яка. Римки, меня взяли сюда на случай, если мы обнаружим здесь племя живых марсиан. — Она помолчала, глядя на голую медную пустыню. Потом сказала: — Думаю, ты согласишься, что у тебя гораздо больше шансов найти здесь марсианскую письменность, чем у меня — кочующие племена тех, с кого ваяли этих каменных истуканов. И мне это, конечно, действует на нервы. Наверное, в таком состоянии я пару раз сказала, тебе в том числе, такое, что лучше было не говорить. Если что-то умеешь делать, хочется применять свои знания. Мало радости тащиться через половину Солнечной системы ради одного шанса из тысячи, что кому-то понадобится минута твоего времени. — Она похлопала его по руке. — Я хоть сколько-нибудь угадала?

Римкин думал: живые марсиане? Будь я живым марсианином, мне не надо было бы беспокоиться о семистах пятидесяти с лишним ферментных реакциях, поддерживающих жизнь в моем теле. Но с другой стороны, были бы другие, еще более сложные, еще более опасные, ведь приходилось бы существовать в куда более широком температурном диапазоне. Марсианин ли я? Из тех ли я странных созданий, которых наблюдал в луче моего фонаря, как они ходят по странным улицам со стенами цвета граната, ездят на своих странных животных и приветствуют друг друга непонятными жестами. Но эта женщина, кто она?

— Где Джимми? — спросил он.

Ходжес что-то пробормотала, но, видимо, передумала отвечать и вместо этого начала сложный маневр, чтобы встать на своих протезах.

— Ты можешь идти, Римкин? Думаю, надо отвести тебя на скиммер.

— Скиммер?.. Ах да. Конечно. Пора возвращаться на скиммер, да?

Ныло все его тело. Однако он кое-как поднялся, думая: отчего мне так больно? Может, одна из семисот реакций затухает и я скоро…

— Давай поскорее, — сказала Ходжес. — Если ты и правда провел здесь всю ночь, воздуха у тебя осталось меньше трети. Наверняка там у тебя духота такая, будто в мешке с грязным бельем.

Римкин поплелся по каменным плитам. Ходжес, задержавшись на минуту, наклонилась над треснувшей статуей и направила луч его фонарика на поврежденный глаз. Она глядела всю ту минуту, что Римкин добирался до края фундамента. Дважды она озадаченно замычала.

Когда Ходжес нагнала его и начала спуск, ее лицо за стеклом шлема хмурилось и раза два она строила странные гримасы.

IV

Процедура укладывания Римкина в постель закончилась тем, что они перебудили всех. Когда доктор Джонс захотел дать ему снотворное, Римкин вступил с ним в долгую и довольно связную дискуссию о том, какой урон может нанести лекарство ферментной химии его организма. Остальные слушали с серьезными лицами, пока Римкин вдруг не расплакался. Наконец он поддался уговорам и позволил Джимми сделать себе укол. И пока хорошенькая химик-аналитик из Микронезии гладила его по голове, он уснул.

Мак сумел упрятать среди предметов первой необходимости для исполнения профессиональных обязанностей кусок вестфальской ветчины и галлон отличной сливовицы, считая, что завтрак не имеет смысла без ломтя первой и как минимум стопки второй. Однако он готов был делиться; обряд приготовления пищи поручили ему. В любом случае он лучше всех умел взбивать омлет из яичного порошка. Теперь он священнодействовал в закутке под лестницей, попыхивая своей трубкой.

По ступенькам спустился Смит.

Крышка зазвенела о край сковородки. Мак засопел:

— Лин, я понятия не имел, что с ним все так плохо.

Джонс сложил игральную доску, разрушив черно-белый узор. Ссыпал камешки в чашу и нажал на выступ в ее основании.

— Думаю, мы тоже.

Чаша завибрировала. Белые камешки были заметно легче черных, поэтому после хорошей встряски оказались наверху.

— Думаешь, он не выдержал марсианских условий?

Доктор Джонс еще раньше заметил, что на Марсе, в условиях меньшей тяжести, камешки сортируются гораздо дольше, чем дома.

— Нет. — Мак вынырнул из-под лестницы, неся на блюде омлет с ветчиной. Пар от нее мешался с табачным дымом. — Скорей всего, это копилось в нем давно, может, всю жизнь, если верить последователям Фрейда.

Он наклонился над грузной мисс Ходжес и поставил блюдо на стол. Нахмурился:

— Вы чем-то необычно озабочены, мэм.

Ходжес, опираясь на алюминиевые костыли, обошла стол, чтобы видеть Смита на нижней ступеньке.

— Лин, что будет, если разрезать — или расколоть — голограмму пополам?