Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных - Джосайя Бэнкрофт

Эдит не видела никакой разницы между этими кондитерскими изделиями и теми, что держала в руках Джорджина. Однако она уже знала: единственное по-настоящему непопулярное мнение, которое можно высказать, когда речь заходит о том, какая пекарня лучше, – это мнение, что все они более или менее одинаковы.

Услышав нестройный лязг, Эдит резко запрокинула голову. Ухмыляющееся солнце слегка попыхтело, а потом загремело дальше.

Дожидаясь Хейст у первой пекарни, Эдит купила у мальчишки-газетчика утренний выпуск «Ежедневной грезы». Она просмотрела заголовки в поисках упоминаний о заглохшем светиле, болтающемся парнишке и их аварийной посадке, желая знать, каковы будут последствия и когда начнется ремонт рельсов. Но инцидент не заслужил ни единой строки. Эдит была вдвойне раздосадована тем, что редакторы нашли достаточно места, чтобы высказать мнение о Волете, защищающей попугая.

Далее капитан Уинтерс совершила еще одну ошибку, прочитав кое-что из рассказов о своем визите в кольцевой удел, и обнаружила, что ее описывают как «серьезную женщину с рукой, похожей на водосточную трубу, и в потрепанной треуголке». Она возражала против того, чтобы ее треуголку называли «потрепанной». Этот головной убор не обтрепался – он много всякого повидал на своем веку.

– Ты знаешь про Сирену? – спросила Эдит.

– Ну конечно! Она – последняя, в кого общество влюбилось, хотя я думаю, что ее слава скоро пойдет на убыль.

– Почему ты так говоришь?

Обе женщины остановились и подняли руки, пропуская стайку маленьких детей.

– Ну, здесь все так устроено. – Хейст сняла липкую обертку с эклера и бросила в мусорный бак, который, судя по обилию мусора на улице, считался в основном декоративным. – К женщинам относятся как к срезанным цветам: их лишают корней, запихивают в причудливую декорацию, выставляют на всеобщее обозрение, где они становятся объектом похвалы и критики на неделю или две. Затем, когда цветы увядают – или просто надоедают, – их выносят вместе с мусором.

– Отвратительный цикл, – нахмурившись, сказала Эдит.

Она задумалась, не случилось ли бы с ней чего-нибудь подобного, не изуродуй ее клеймо Салона? Ей нравилось думать, что она избежала бы такой участи только благодаря силе воли и самообладанию. Но разве Мария не была независимой и умной, когда приехала в Башню? Разве она не была находчивой и решительной? Если Мария стала жертвой Башни, стоит признать, что Эдит тоже могла сделаться таковой. Эдит задалась вопросом, была ли Мария выгодоприобретателем своей славы или ее жертвой. Надела ли она удел на палец, как кольцо, или же стала, как и предполагала Хейст, всего лишь испорченным букетом?

Джорджина слизнула сливки с золотых пальцев:

– По-моему, не столько отвратительный, сколько полный страха.

– В каком смысле?

– Ну, я не могу говорить за всю Башню, но думаю, что большинство пелфийских мужчин относятся к женщинам с опаской. Я действительно так думаю. Они могли бы сказать: «Нет, нет, женщины слабы. Они глупы. Они нуждаются в заботе и руководстве». Но я думаю, в глубине души они не в силах забыть, что произошли от женщины, были вскормлены женщиной и их маленькие умы тоже вылепила одна из них. Когда они вырастают, одна только мысль об этом бросает их в дрожь. Но вместо того чтобы встретиться лицом к лицу со страхом, они ищут способы доминировать и владеть нами, создать доказательство того, что мы слабы, а они сильны. Вот что я тебе скажу: чем больше мужчина бахвалится грандиозными эскападами в дамском будуаре, тем сильнее он боится. Уверена, ты заметила, как они любят давать нам уменьшительно-ласкательные прозвища. Сирена, Прыгающая Леди…

– Золотые Часы?

– Вот именно, а все дело в том, что от нас у них трепещет их младенческое нутро.

– Трусы.

– Ах, но нет ничего опаснее труса! – сказала Хейст, затем запихнула остаток эклера за щеку, немного пожевала и заговорила с набитым ртом: – Мне любопытно, что ты думаешь о Леониде?

– Он прекрасный актер.

– Но это не значит, что он не опасен, – уточнила Хейст, проглотив эклер.

– Я вошла через Салон. Поверь мне, я знаю, насколько опасными могут быть актеры.

– А как насчет Сфинкса? Нельзя сказать, что он не склонен к театральности.

– Ну, он не швыряет монетки в детей. Но да, любит театр.

Из открытой двери очередной кондитерской выскочила молодая женщина в белом фартуке, держа в руках круглый белый торт, усыпанный цветами из оранжевой глазури. Она навязала торт Эдит, отклонив ее твердый отказ с еще большей настойчивостью. В итоге Эдит оказалась перед выбором: либо позволить торту упасть на мостовую, либо взять его в руки.

Она несла торт, пока пекарня не скрылась из вида, а потом нашла мальчишку-газетчика, который очень обрадовался такому подарку.

Хейст с удивлением наблюдала за происходящим и, когда с тортом было покончено, сказала:

– Иногда я думаю, действительно ли все это было необходимо. – Она провела рукой по своей золотой груди. – Интересно, смогла бы я выжить с чем-нибудь менее эффектным?

– Могу я спросить, это в основном оболочка или… – Эдит не стала договаривать, не зная, насколько щекотливой будет тема.

Но Хейст, похоже, ничуть не смутилась.

– Нет. В результате взрыва я потеряла половину ребер, легкое, желудок и большую часть кишечника. Сердце по-прежнему мое, но остальное – машинерия Сфинкса.

– Невероятно, – сказала Эдит, думая о том, какой простой была ее рука по сравнению с этим.

– Да уж. Я внутрь не заглядывала. Впрочем, полагаю, большинство людей своих кишок тоже не видели. По крайней мере, если говорить о тех, кому повезло. – Теперь, когда улица кондитерских осталась позади, Хейст принялась озираться в поисках свободных мест в ближайшем трактире. – Я хочу пить. Что скажешь, если мы найдем себе выпивку?

Но у Эдит на уме было совсем другое. В утренней депеше от Сфинкса не было упоминаний ни о Сенлине, ни о том, как она исследовала его гостиничный номер. Она восприняла это как разрешение продолжить поиски: либо Сфинкс знал о ее стараниях и закрывал на них глаза, либо он не был настолько всезнающим, как ему нравилось притворяться, и в этом случае ему не помешала бы помощь.

– А в Пелфии есть тюрьма?

– Разумеется. А что?

Не желая раскрывать истинную природу своего интереса, Эдит придумала отговорку. Она сказала, что Сфинкс хотел убедиться, что тюрьмы Башни были гуманными и достойными местами, и заключила:

– Можно многое узнать об обществе, изучив, как оно обращается с заключенными.

– Хорошо, – сказала Хейст, улыбаясь понятной только ей шутке. – Давай отправимся в тюрьму.

Тюрьма располагалась между двумя богато украшенными театрами в переполненном театральном округе. Издали тюрьма выглядела как старая дева, зажатая между парочкой модных дам. Театры были украшены лампами в алебастровых плафонах, перламутровой фурнитурой и разноцветными афишами. Под их маркизами толпился народ, словно стремясь вписать свои имена в бальную книжку принцессы. Тюрьма выглядела сравнительно унылой. И все же она, казалось, привлекала бо́льшую толпу, чем любой другой театр.