Разносчик порнографии - Виктор Мельников

Я дополнил натюрморт, поставил бутылку водки на журнальный столик, выложил закусь.

Гофман сидел в кресле-качалке, укрывшись пледом. Глаза закрыты. Во рту сигарета. Она дымила. Я вытащил сигарету из его губ, затушил в пепельнице. Сел на диван напротив.

Гофман открыл глаза.

– О! Витас! – только и сказал он.

– Творческий процесс? – спросил я и посмотрел на голую девицу. Та не просыпалась.

– Жизнь идёт своим чередом, как видишь.

– А это кто? – я кивнул головой в сторону спящей девушки.

– Лера, кажется. Она считает, что её недостатки это её достоинства. Я так не считаю. Она любит выпить и поспать. Не трогай её.

– Вроде ничего так, даже спящая…

– Я же говорю, это достоинство недостатка… Сам как?

– Работаю. Жена скоро должна приехать из отпуска.

– Ещё не развёлся?

– С чего бы это? Не собираюсь.

– Хм! Я поражаюсь, как ты женился!

– Её тихий омут нравился моим чертям.

– Может, наоборот?

– А это имеет значение?

– Правильно, нет никакого значения. Скоро разведёшься.

– Почему так решил?

– Она тебя имеет, а не ты её.

Я посмотрел на полупустую бутылку вискаря.

– Да, я выпил, Витас, но это правда – не ты её имеешь. Не думай, что я пьяный. Моя мысль очень трезвая. Она бросит тебя при любых обстоятельствах, даже если бросишь пить. Это называется – судьба!

– Лучше бы не философствовал, а работу нашёл.

– Виталя, зачем, а? Я не работаю, но рисую маки, не приношу пользу обществу. Но я не приношу и вреда этому самому обществу. Социум меня не касается. Я не касаюсь его. Я рисую маки, взгляни, – Гофман обвёл рукой стены, где висели картины, – они мне нравятся. Я не могу жить без творческого процесса. Если думаешь, я бездельничаю, то неправильно думаешь, – это и есть творческий процесс. Посмотри, маки имеют алый цвет – это цвет крови и вожделения. Это цвет жизни! А все думают, и ты так думаешь, что я рисую маки, потому что наркоман. Лера тоже так думает. Нет, Виталя, это не так.

Из сказанного я понял, что у каждого своя правда, своя истина. Каждый порождает свой ад, пишет свои стихи, свои картины – живёт своей прозой жизни. Я не исключение.

– Понятно, занимаешься передо мной саморекламой. Знаешь же, я у тебя картин не куплю.

– Современное искусство – это самореклама. А я саморекламой не занимаюсь. Я просто с тобой разговариваю.

Гофман поднялся с кресла-качалки, плед упал на пол. Я увидел голое, тощее тело. Прикрыть свою наготу он не соизволил. Голые мужики мне никогда не нравились.

Из ящика он достал две таблетки. Красную и зелёную.

– Выбирай, – предложил он.

– Есть разница?

– Зелёную проглотишь – улетишь в небеса. Красную проглотишь – улетишь в Космос.

В наркотиках я не разбирался. Как и в искусстве. Мне предстоял выбор.

– А если проглотить и зелёную и красную?

– Увидишь Ад! Не советую.

Я разломил таблетки пополам. Положил на язык половинки той и другой таблетки. Запил остатками вискаря прямо с горла…

– Хитрец, – усмехнулся Гофман и закинул в рот свою долю наркоты. Себе он налил водки.

Я откинулся на спинку дивана. Закурил.

Прошло минут пять.

– Лиза тебя имеет, не ты её, – повторил Гофман.

Я попытался возразить, но мой язык разбух, я им еле ворочал, получилось несвязное бормотание.

– Скоро ты с ней разведёшься…

…И я увидел тёмную сторону Луны – там был Ад. После меня перебросило на видимую часть спутника Земли: эта половина хоть и была светлой, но Рая там тоже не было. И так меня стало бросать туда-сюда, что я почувствовал головокружение, затошнило. Чтобы избавиться от этого ужаса, я закрыл глаза – не помогло. Я открыл глаза – ещё хуже! И тогда я уставился на одну из картин с маками. Стало легче. Но только я переводил взгляд куда-нибудь в сторону – меня снова тошнило. Я опять смотрел на маки. Так продолжалось, наверно, несколько часов.

За это время я понял, что Солнце греет каждого, даже самого отъявленного мерзавца; что мы имеем представление не о нашем мире, а о том маленьком мирке, в котором обитаем, а кто наш сосед – не представляем; что параллельный мир существует – между нами двери, надо только открыть…

Гофмана отпустило давно, а я не мог оторваться от написанных маков на картине, всё смотрел и смотрел. Гофман рассудил это по-своему. Он решил, что мне понравилась эта картина, на которую я пялился несколько часов, и подарил её, когда я стал уходить.

Он предложил ещё таблеток.

– На дорожку.

Я отказался. А вот картину прихватил с собой.

Дома я её повесил над кроватью, имелось свободное пространство на стене. И насколько было моё удивление, когда утром обнаружил, что на картине написаны не распустившиеся алые цветки, а зрелые головки маков, покрытые прозрачными капельками росы. И так эти капли были прописаны, «тонко», «влажно», «искусно», что захотелось испить этой влаги!

Гофман определённо имел выдающийся талант. Но у него отсутствовал успех, который определял достаток. От случая к случаю, от вискаря к водке, от одной проститутки к другой… Зато какие маки!

Я познакомился с Инной Эдуардовной.

Меня трудоустраивали официально.

Помимо бухгалтерской работы Инна Эдуардовна вела работу отдела кадров. Не знаю, доплачивали ей за дополнительные обязанности, значения не имеет. Просто я зашёл в кабинет, увидел её, вспомнил, что говорил Селиванов, и, мне показалось, – он слишком преувеличивал. Обычная женщина под сорок, очень крупная. Не в моём вкусе. Как говорится, на вкус и цвет – пошли вы все на хер! Я ожидал увидеть, наверное, мисс Мира. Но такие женщины бухгалтерами не работают.

Трудовой договор заключался на год. Я подписал необходимые бумаги.

В кабинете находилась жена шефа. Она поздравила меня с официальным вступлением в должность, как будто я стал чуть ли не губернатором, или доверенным лицом президента, дала другие бумаги на подпись.

– Что это? – задал я резонный вопрос.

– Материальная ответственность.

– И?..

– Теперь – как все, Виталий Иванович.

– То есть?..

Инна Эдуардовна пояснила:

– Каждый месяц в магазине проводится ревизия. Все материально ответственные лица, включая техников выдачи, платят недостачи, если такие выявляются.

– И битый товар, – вставила слово Александра Александровна. – Бьёте-то вы его, верно? Такой товар идёт на уценку. Разницу в цене оплачивает – кто? Правильно – тот, кто стукнул, поцарапал, разбил или сломал. – Она, видимо, думала, что шутит. Невинный голосок звучал в кабинете. Но шутка не удалась. Было не смешно. Штрафы, недостачи, бой… За что ещё могут лишить тебя зарплаты?.. А ещё, я подумал, ей надо было родиться мужчиной – так она выглядела: короткостриженая, широкие плечи, узкие бёдра, толстенькие ножки тяжелоатлета.