Валтасар. Падение Вавилона - Михаил Ишков

Присутствовавшая на этих уроках Луринду хохотала от души, наблюдая, как шарик или глиняная чашка валилась из рук сына, как рассыпались отрезки волшебной веревки. Абу-Вади утешал мальчика, что все дело в ловкости рук, а эта умение приобретается усердием и тренировками. Мальчик поклялся, что, по крайней мере, трюк с веревкой он освоит так, что его школьные друзья будут поражены. Порой к ним, играющим и забавляющимся чудесами, до которых Абу-Вади оказался большой искусник, присоединялся Нур-Син.

Это были сладостные дни. Смех Луринду, настойчивость раскрасневшегося Нидинту, кружила голову. Хотелось подскочить и самому попытаться овладеть секретом перекладывания шарика под чашками. Потом мерещилось что-то совсем несусветное, например, выйти на базар и продемонстрировать свое искусство простодушным крестьянам, которые в азарте порой проигрывали доставленного на рынок козленка или гуся. Люди потешались над ним. Потерпевшие мчались к людям стражи с жалобами на проходимцев, которым они собственными руками вручали приплод, меры фиников или фруктов. Те лениво, сквозь зубы, посылали их куда подальше, в направлении ближайшего храма, чтобы те вымолили у бога-покровителя чуточку рассудка и здравомыслия.

Между тем решительный день приближался. На базарах каждый день разносились вести о том, что половодье персидских войск все шире разливалось по стране. Толковали, что корпус Угбару уже в неделе пути, в шести днях, в пяти… Жители, особенно приезжавшие на рынок крестьяне, удивленно рассказывали — персы вели себя смирно, за припасы платили, оросительные системы не рушили. Наоборот, после взятия Сиппара тут же приставили ко всем разводным шлюзам охрану.

Народ недоумевал, страх таял на глазах. При виде халдейских воинов кое-где в городе начинались улюлюканье. Те злобились, грозили мечами, потрясали копьями, при этом службу несли бдительно, в ночное время к воротам никого не подпускали. Странная это была война — болели за чужих, боялись своих. В поселениях под Сиппаром воинов Угбару встречали плодами и финиками. Рабы затаили дыхание — болтали, что Кир всем даст свободу и право выбора. Иди куда хочешь. Возвращайся на родину, оставайся в Вавилоне, здесь будь свободным. На царский дворец посматривали косо. Самые знатные путаны Вавилона находили сотни причин, чтобы отказаться от чести украсить собой пиршества Валтасара.

В назначенный день, ближе к вечеру, Нур-Син и Абу-Вади отправились во дворец. Абу-Вади, проведший предыдущую ночь вне дома Нур-Сина, был по-прежнему свеж и улыбчив. Первым делом Нур-Син поинтересовался, все ли готово, тот молча кивнул. Вход нашли? Тот кивнул еще раз.

У ворот их встретил Рибат и беспрепятственно провел на парадный двор, прямо к трем проходам, ведущим в тронный зал. Там на возвышение, на троне Навуходоносора, восседал Валтасар и наблюдал за представлением, устраиваемом придворными танцорками. Здесь же, в тронном зале, были выставлены столы, на них посуда, взятая из царского музея. Тускло горели свечи, воткнутые в приямки седмисвечников, стены были густо утыканы горящие факелы, тем не менее, с приходом ночи в зале воцарилась трепещущая, вгоняющая в робость темнота. Несуразно огромные подрагивающие тени проектировались на стены зала, видевшего торжество вавилонского оружия, ползающих побежденных царей, склонившихся князей земель иных и дальних. Здесь звучал голос Набополасара, Навуходоносора. Нериглиссар сидя на этом троне, объявил о походе в Тавр. Здесь зачитывались самые важные царские указы, здесь в праздничные дни разыгрывались угодные богам мистерии, повторяющие сцены создания мира. Здесь гремел хор, здесь слышали, как возвращавшиеся из похода воины ревели «Эллиль дал тебе величье. Что ж, чего ты ждешь!..»

Теперь здесь пили вино. В этом не было большой радости для присутствовавших. Угнетала мысль о завтрашнем дне. Варвары уже подошли под самые стены Вавилона. Валтасар был мрачен. Он неподвижно смотрел перед собой. Перед ним на столе стоял огромный золотой кубок. По знаку наследника виночерпий доливал в него сирийское вино, а два раба подносили сосуд Валтасару. Тот брал его двумя руками и прикладывался. Пил немного — видно, устал за эту неделю. Иногда царевич впадал в ярость и кричал.

— Почему темно? Огня!

Слуги уже не знали, куда втыкать факелы.

Нур-Сина и фокусника, одетого в обычный для атраванов наряд, он увидел сразу, вскинул руки, закричал.

— Сын благородного Набузардана! Рад видеть тебя. Ты привел угадывателя судьбы. Скажи, маг, ты умеешь угадывать судьбу?

— Я — нет, — склонившись, ответил Абу-Вади. — Я умею возжигать тот огонь, который породил мир и в пламени которого хранится знание обо всем на свете. О том, что было, что будет. Правда, если быть точным, этот огонь называется свет.

— Мне все равно, как он назывется! — махнул рукой Валтасар. — Вызывай его скорей! Пусть он осветит завтрашний день. Хотя… — царевич повесил голову, задумался.

Неожиданно он встрепенулся.

— Ладно, приступай!..

— Мне нужно подготовиться, государь. Позволь я пройду туда, — Абу-Вади указал на дальнюю, наиболее темную оконечность зала. Там на стенах терялись во мраке барельефы, описывающие деяния Мардука. Там факир и занялся приготовлениями. Нур-Син томился возле него.

Между тем по приказу Валтасара полуголые слуги развернули помост лицом к дальней стене, гости сгрудились позади трона. Никто не посмел вылезти вперед.

Абу-Вади раскрыл мешок и достал небольшую, отлитую из золота руку, пальцы на ней были сплавлены вместе.

Факир шепнул оцепеневшему Нур-Сину.

— Беги. Твой родственник ждет тебя во дворе у ворот, ведущих в висячие сады.

— Н-не могу, — также шепотом ответил хранитель музея. — Ноги не слушаются.

Факир придвинулся ближе. Нур-Син разглядел странный блеск в зрачках пропитанного мраком фокусника. Его глаза ясно выделялись на светлом бесформенном овале, когда-то называемом «лицо».

— Теперь слушаются?

— Да. Но не пойду. Ты кто?

— Я — гость. Пришел издалека, уйду в далеко. Что ж, смотри вавилонянин. Потом расскажешь тому, кто спросит.

— А кто спросит? — шепнул Нур-Син.

— Узнаешь.

Затем факир повернулся к трону, вскинул руки, заговорил тусклым бездушным голосом. С каждым мгновением голос крепчал, скоро басовито загудел, наконец Абу-Вади повернулся вправо, сделал несколько пасов, и в той стороне всплыла ярко светящаяся золотая рука. Она неторопливо развернулась. Когда сомкнутые пальцы оказались направленными в сторону толпы, раздался истошный женский визг, разом оборвавшийся.

Наступила тишина, угрюмая, беспросветная, под стать мраку, который все гуще скапливался в зале. Один за другим вдруг начали гаснуть факелы. Только золотая рука все также отчетливо высвечивалась на фоне вконец помрачившейся стены. Неожиданно снизу вверх, по стене побежали плящущие огоньки. Разделились на отдельные струйки, полыхнули ярче, слились в линии, и в следующее мгновение во мраке вспыхнула пламенная надпись, осветила зал.