Экспансия-3. Аргентинское танго - Юлиан Семенов

Когда Гуарази вернулся в гостиную, Роумэн допивал второй стакан.

— Ну и как? — спросил он. — Что боссы?

— Они просили передать вам привет, Макс. Операция санкционирована. Так что ложимся спать, а утром гоним на аэродром, билеты сейчас закажем. — Гуарази, не оборачиваясь, негромко позвал: — Ребята, ну-ка сюда…

В гостиную вошли двое черноволосых, квадратных молодых парней; один был небрит, глаза мутные, мешки, как у старика.

— Что, траур? — спросил Роумэн.

Парень не ответил, молча посмотрел на Пепе.

— Да, убили его брата, — ответил тот. — Вы снова верно поняли. Макс. Его зовут Леон. А второго — Джузеппе. Если трудно запомнить имена, зовите Леона «первым», а Джузеппе — «вторым». Это надежные люди, я им верю.

— Говорят по-английски? — спросил Роумэн.

— Да, — ответил Пепе. — Они здесь родились. Ну, пошли спать? Ребята, распорядитесь, чтобы были заказаны билеты на Панаму. Два первых класса, два экономических. Ответ, что билетов нет, меня не устроит.

Оба молча вышли; создалось впечатление, что они немые; Пепе понял Роумэна:

— Не судите их, Макс. Они дети улицы, рождены в кварталах нищеты. Они смущаются говорить, не знают, как стоять и что за чем есть в ресторане, когда им приходится сопровождать меня. Зато они умеют работать. Так, как никто в этом городе… Не судите их строго. Не судите строго всех нас… Мафия, мафия, злодеи, убийцы… А вы знаете, с чего мы начинались в этой стране?

— С того, что торговали вот этим, — Роумэн кивнул на бутылку виски, — когда ввели «сухой закон».

— Нет. Все в прошлом веке, когда несчастные итальянцы ринулись в эту страну… Вы с удовольствием принимали норвежцев, немцев, ирландцев, а на нас смотрели с презрением, Макс, согласитесь. И сейчас о нас говорят как о «паршивых макаронниках»… А ведь это мы, макаронники, дали миру и Рафаэля, и Данте, и Пуччини… Ну, ладно, это все трум-трум, удары в медные тарелки, а вот когда мои соплеменники в прошлом веке приехали в Новый Орлеан, они оказались на положении бездомных бродяг, и обращались с ними как с собаками. Вот тогда-то и организовалась группа «Черная рука» братьев Матранга, которые прибыли из Палермо. Да, они собирали дань с торговцев фруктами, с итальянцев, заметьте, а за это защищали их от грабежа со стороны янки, — бандитами город кишел. А когда кто-то убил шефа местной полиции Энесси, он перед смертью шепнул, что во всем виноваты мы, макаронники. И был устроен суд Линча, и наших людей повесили вниз головами. Вот с чего все началось, Макс… И тогда мы поняли, что в этом государстве надо быть организованными, как нигде в мире: или ты — их, или они — тебя… Да, мы организовали группу «Зеленые» в Сент-Луисе, да, мы стали опекать гетто в Чикаго, особенно «зону спагетти», возле Вест-Тейлор-стрит и Гранд-авеню. А уж после того, как вы приняли восемнадцатую поправку к конституции, запрещавшую производство и продажу алкоголя, после того, как преподобный отец Билл Санди в двадцатом году опустил в землю штата Вирджиния гроб с телом Джона Ячменное Зерно, вы, янки, обратились к нам за помощью. И мы не смогли отказать вам, ведь вы наша вторая родина, мы стали снабжать вас виски, и в это дело вошли ваши губернаторы и судьи, банкиры и депутаты. Мы, макаронники и евреи-христопродавцы, объединились, чтобы делать свой бизнес, — вы же не пускали нас в свой, респектабельный, охраняемый законом. Вот с этого все и началось, Макс, — с бесправия, нищеты и расовой сегрегации. И, пожалуйста, не надо обвинять нас во всех смертных грехах: вы, янки, породили нашу организацию, вы и несите всю меру ответственности, ладно?

— Не хотите перейти на работу в прессу? — спросил Роумэн. — Складно излагаете мысли.

— У нас все складно излагают мысли. Только грамотных мало, школ не кончали, пишем с трудом. Макс.

— Ваши люди дрались против фашистов на Сицилии… Как же вы могли пойти на сотрудничество с нацистами в Лиссабоне и Мадриде, Пепе?

— Дик, пожалуйста, не забывайте, что я Дик.

— Простите, — Роумэн налил себе третий стакан, медленно выпил, — простите и не сердитесь… И ответьте на мой вопрос, я же ответил на все ваши…

— Вы заинтересованы во мне, поэтому и отвечали. Все вы заинтересованы в нас. Это же так удобно, когда есть люди, которые спокойно нажмут на спусковой крючок пистолета, похитят нужного человека и заставят его сделать то, что нужно вам, протестантам, людям света, чурающимся грязи, для этого есть «даги» из «зоны спагетти», «макаронники».

— Выпьем, Дик?

— Я не пью.

— Вообще?

— Вообще не пить нельзя. Это мучительная пытка — лишать человека жидкости. Я пью «кьянти», соки и кофе. Это вкуснее, чем ваша гадость.

— А что вы делаете, когда вам очень плохо?

— Мщу.

— Кому?

— Тем, кто виноват в том, что мне плохо.

— А если вы не знаете, кто конкретно виноват в этом?

— Я знаю, — отрезал Гуарази. — А если мне хорошо, я собираю цветы. Уезжаю за город и собираю огромный букет. И дарю моей младшей сестре. Она этого заслуживает. Пошли спать. Макс.

Роумэн покачал головой:

— Нет, Дик. Мне нужно позвонить. Отсюда я этого делать не стану. Вы — организация, вы — сила, а я — один. Если меня запишут те, которые охотятся за мною, удар будет таким, от которого я не оправлюсь.

— Намерены позвонить той очаровательной веснушчатой девушке?

— И ей тоже.

— Вы к ней не дозвонитесь.

Роумэн поднялся стремительно, словно бы подброшенный пружиной; Гуарази усмехнулся, и глаза его стали еще более грустными:

— С ней все в порядке. Макс. Она в море. Мы ведь тоже пытались ее найти. Она и семья Спарка в море. И никто не знает, где они. Хотите позвонить Спарку в Гавану? Звоните отсюда, я дам вам его номер.

— Дайте номер, но звонить я буду не отсюда. Пусть ваши люди отвезут меня на центральный телеграф, там трудно фиксировать переговоры.

— Я могу, конечно, отправить вас в центр. Макс, но стоит ли попусту светиться? Вас ищут. Макс. Причем весьма активно.

— Кто? Я имею в виду почерк?

— Люди Гувера. Так, во всяком случае, кажется моим коллегам, отвечающим за нашу безопасность… Кому вы еще хотите звонить?

— В Лондон.

— Кому?

— Репортеру. Это необходимая страховка. Ваша — в том числе.

— Фамилия?

— Майкл Сэмэл.

— Телефон и адрес?

Роумэн долго раскуривал сигарету, тяжело затягивался, потом, наконец, ответил, поинтересовавшись при этом:

— Вообще-то, вы с кем-нибудь дружите. Дик?

Тот поднялся, позвал шофера и ответил:

— Не комментируется…

На центральный телеграф Роумэна — с приклеенными усами, перекрашенного в черный цвет — повез шофер и двое помощников Пепе.