Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Работая в Вашингтоне, я не понимал (и не понимаю до сих пор), как допускаются утечки информации о программах, которые являются альтернативой войне. Но утечки были, есть и, похоже, будут. Не знаю, кто конкретно виноват в этом случае: представители администрации, израильтяне или те и другие сразу, – но я знаю, что эти утечки практически лишили нас возможности избежать мирного урегулирования отношений с Ираном, и такое простить нельзя.

Применительно к России я как старый советолог не имел никаких возражений против попыток Обамы наладить отношения с Москвой – конечно, пока от нас не требовали односторонних уступок. Меня сильно порадовало одно из первых совещаний в Белом доме, когда Хиллари сказала, что у нее нет «ни малейшего» намерения отдавать что-либо даром. 29 января она послала министру иностранных дел России Сергею Лаврову написанное от руки письмо с изложением нашей позиции и характеристиками возможностей для конструктивной совместной работы, в том числе по соглашению о стратегических вооружениях, по решению глобальных экономических проблем, по обеспечению мира на Ближнем Востоке, по ситуации в Иране, Северной Корее и Афганистане. Затем в начале февраля Обама написал президенту России Медведеву, тоже перечислил возможные направления сотрудничества и добавил, что они оба молодые президенты и у них иной склад ума, нежели у тех, кто достиг совершеннолетия в годы «холодной войны». (Интересно, кого конкретно он имел в виду?) Пресса отмечала несколько недель спустя, что Обама предложил Медведеву следующее: если получится разрешить иранскую ядерную проблему ко всеобщему удовлетворению, то необходимость размещения средств противоракетной обороны в Европе отпадет сама собой. Эта новость повергла в ужас консервативные круги Соединенных Штатах, но на самом деле предложение Обамы во многом повторяло наше с Конди Райс предложение Путину во время президентства Буша. В последующие месяцы администрация пыталась наладить сотрудничество различными способами, но в основе наших противоречий с Россией, как и раньше, оставался прежде всего контроль над вооружениями и противоракетная оборона. По первому вопросу удалось добиться некоторого прогресса, а вот по второму нас постоянно преследовали неудачи, порождавшие раздражение и злость.

Хотя к 2009 году уже было политически некорректно называть Иран и Северную Корею «государствами-изгоями» или «осью зла», они продолжали вести себя так, словно оставались таковыми, даже в мелочах. В марте 2009 года две американские журналистки пешком пересекли границу между Китаем и Северной Кореей и были арестованы по обвинению в шпионаже. Несколько месяцев спустя, в июле, трое американских туристов – двое мужчин и женщина – проникли в Иран из Ирака и были арестованы. Честно говоря, сочувствия лично у меня никто из них не вызывал: ни один человек в здравом уме не полезет по доброй воле на северокорейскую или иранскую территорию. Но мы должны были приложить все усилия, чтобы освободить этих остолопов.

Правительство Северной Кореи заявило, что отпустит арестованных журналисток, только если за ними приедет бывший президент США. Хиллари, Джим Джонс, я и несколько других сотрудников администрации собрались в кабинете Джонса в начале августа, чтобы принять решение. Хиллари сказала, что говорила с президентом[96]Картером и тот ясно дал понять, что поедет, если ему позволят обсудить с корейцами широкий спектр американо-северокорейских отношений – типичный Картер, «неуправляемая боеголовка», – а не только условия освобождения арестованных. Когда Клинтон сказала Картеру, что он не поедет в Корею, пока Север не гарантирует освобождение пленниц, бывший президент ответил: «Вы не можете диктовать им – это же суверенное государство!» Я был против кандидатур и Картера, и бывшего президента Клинтона. Пусть отправляется кто-нибудь рангом пониже, например, бывший министр обороны Уильям Перри, бывший госсекретарь Мадлен Олбрайт или губернатор штата Нью-Мексико Билл Ричардсон, но ни в коем случае нельзя давать Северу шанс унизить бывшего президента США или позволить Пхеньяну диктовать свои условия. Не помню, кто именно сказал, что у арестованных журналисток множество контактов в СМИ и их семьи вполне могут обратиться к общественности, заявить, что администрация президента упустила возможность вызволить пленниц. Меня в немалой степени расстроило, что прочие участники совещания, казалось, больше озабочены внутренней обстановкой в США в связи с позицией Северной Кореи, нежели последствиями инцидента для нашей внешней политики. В конечном счете президент Клинтон таки отправился в Северную Корею и добился освобождения двух женщин. Задержанную туристку иранцы выпустили примерно через год, но прошло почти три года, прежде чем удалось освободить задержанных вместе с ней мужчин. И на подобные мелочи приходилось тратить огромное количество времени и сил.

Президенту сильно хотелось наладить отношения с мусульманским миром, и он искал возможности для этого. Мы пришли к общему выводу, что он должен произнести специальную речь по Ближнему Востоку, однако возникли серьезные споры о том, где и когда это произойдет. 4 июня 2009 года, за восемнадцать месяцев до «арабской весны»[97], Обама поднялся на трибуну перед огромной аудиторией в Каирском университете – и выступил с одной из лучших речей, какие я когда-либо слышал. Он откровенно говорил о напряженности в отношениях между мусульманами и США по всему миру, об общих принципах взаимодействия, об опасности, которую представляют для всех воинствующие экстремисты, об израильско-палестинско-арабском конфликте, иранской ядерной программе и приверженности Америки ценностям, отражающим и выражающим волю народа, прежде всего демократии. На мой взгляд, он умело построил свое выступление в той части, которая касалась прав человека и политических свобод, не уязвив при этом никоим образом правительство Мубарака (ведь Египет являлся нашим стратегическим союзником в регионе). Выступление Обамы было благосклонно воспринято большинством мусульманских стран и подняло наш рейтинг среди арабов. В Израиле отреагировали не слишком хорошо, да и дома президент подвергся критике со стороны воинствующих неоконсерваторов[98], которые обвинили Обаму в том, что он извиняется за свою страну. Лично для меня главным в речи президента было вовсе не признание ошибок – в конце концов, такое может себе позволить любое свободное и сильное государство, – а тот факт, что его слова воспламенили ожидания многих арабов (например, что Соединенные Штаты заставят Израиль прекратить строительство поселений и согласиться на создание независимого палестинского государства). Правда, прошло совсем немного времени, и все вернулось к привычному недоверию и подозрительности.