Коринна, или Италия - Жермена де Сталь

Проезжая по плодородной Тоскане, приближаясь к полной цветов благоухающей Флоренции, вновь увидев Италию, Коринна ничего не испытывала, кроме грусти; красота этих полей, которой она так упивалась когда-то, теперь наводила на нее тоску. «Как ужасно отчаяние, — сказал Мильтон, — которое даже столь сладостный воздух не может смягчить»{236}. Лишь с душой, полной любви или веры, можно наслаждаться природой, а безутешная Коринна, потеряв высшее из благ земных, еще не обрела покоя, который одна лишь религия дарит страждущим и чувствительным сердцам.

Прекрасно возделанные, ласкающие взор земли Тосканы не производят, однако, такого сильного впечатления, как окрестности Рима. Римляне основательно уничтожили все созданное народом, некогда обитавшим в Тоскане{237}, там почти не сохранилось следов античной культуры, которой восторгаются в Риме и Неаполе; зато там привлекают внимание другого рода исторические памятники — города, отмеченные печатью республиканского духа Средних веков. Городская площадь в Сиене, где собирался народ, балкон, с которого к нему обращался с речью представитель верховной власти, — все это изумляет путешественников, даже наименее склонных к размышлениям; чувствуется, что в Сиене некогда существовало демократическое управление{238}.

Говор тосканцев, даже из низших классов, доставляет истинное удовольствие слуху. Внимая их образной, полной изящных оборотов речи, легко себе представить, как чарующе звучали на площадях Афин гармонические звуки греческого языка, подобные несмолкаемой музыке. Возникает своеобразное впечатление: мнится, будто находишься в стране, все жители которой высоко образованны и принадлежат к высшему классу; эта кратковременная иллюзия создается благодаря удивительной чистоте языка тосканцев.

Облик современной Флоренции вызывает в памяти тот период ее истории, когда Медичи еще не пришли к власти{239}; дворцы наиболее знатных семейств Флоренции выстроены наподобие крепостей, в которых можно было обороняться; кое-где на стенах еще виднеются железные кольца, куда победившая партия вставляла древко своих знамен; одним словом, здесь отдельные лица стремились утвердить свою мощь, а жители редко объединяли свои усилия во имя общего блага. Глядя на город, можно сказать, что там все было приспособлено для целей гражданской войны. Над зданием суда возвышаются башни, откуда можно было еще издали увидеть приближавшегося неприятеля и принять меры для защиты. Знатные семейства питали непримиримую ненависть друг к другу, и до сих пор во Флоренции можно встретить дворцы весьма причудливой архитектуры: дело в том, что их владельцы не хотели строить дома на земле врагов, чьи жилища они сровняли с землей. Тут Пацци готовили заговор против Медичи{240}; там гвельфы убивали гибеллинов{241}; повсюду видны следы распрей и соперничества. Но сейчас все погружено в дремоту, и одни лишь здания сохранили свой характерный облик. Здесь больше нет ненависти и раздоров, ибо уже не на что притязать и незачем спорить из-за власти в государстве, утратившем славу и могущество. В наши дни жизнь во Флоренции удивительно однообразна: горожане ежедневно после обеда прогуливаются по берегу Арно, а по вечерам спрашивают у своих знакомых, были ли они на прогулке.

Коринна поселилась в загородном доме в окрестностях Флоренции. Она уведомила князя Кастель-Форте, что решила здесь остаться; это было ее единственное письмо, так как она прониклась отвращением к обычным житейским занятиям и ей было мучительно принять самое простое решение, отдать самое незначительное приказание. Она проводила дни в полном бездействии: то вставала, то ложилась, то вновь поднималась и открывала книгу, но не могла прочесть ни строчки. Часами просиживала она у окна, потом быстрыми шагами ходила по саду; иногда она брала в руки букет цветов, надеясь найти забвение в их аромате. Само ощущение бытия было для нее невыносимо, и она всячески старалась погасить в себе истреблявшее ее пламя мысли; в былое время ее занимали самые разнообразные предметы, а теперь перед ее внутренним взором вставал все тот же образ, вызывавший в ее сердце нестерпимую боль.

Однажды Коринна решила осмотреть прекрасные церкви, которыми так славится Флоренция; она вспомнила, что посещение собора Святого Петра в Риме всегда вносило мир в ее душу, и надеялась обрести такой же покой во флорентийских храмах. Дорога в город проходила через прелестный лесок, раскинувшийся по берегам Арно; был чудный июньский вечер, воздух был напоен ароматом бесчисленных роз, и лица всех гуляющих дышали счастьем. Коринна еще больше опечалилась, ибо не могла разделить той радости, которую Провидение дарует большинству своих созданий; однако она смиренно благословила Его за благодеяния, какие Оно оказывает смертным. «Я — печальное исключение, — подумала она, — всем дано испытывать счастье, и лишь мне одной свойственно так жестоко страдать. О Господи! зачем же Ты избрал меня для таких мук? Не дерзну ли я попросить, подобно Твоему Божественному Сыну: „Да минует Меня чаша сия“?»{242}

Коринну удивил деловитый и озабоченный вид горожан. С тех пор как она утратила всякий интерес к жизни, ей было непонятно, что заставляет людей так торопливо сновать взад и вперед. Медленно ступая по широким плитам флорентийской мостовой, она забывала, куда направляется, и даже никак не могла припомнить, как сюда попала; наконец она остановилась у баптистерия Святого Иоанна, воздвигнутого рядом с флорентийским собором, и ее внимание привлекли знаменитые бронзовые двери работы Гиберти{243}.