Перекрестья - Фрэнсис Пол Вилсон

Как? Кто?

Петрович! Именно он, как обычно, привозил мальчишек. А на этот раз он, должно быть, где-то притаился и отснял фотографии. Алчный маленький подонок! Он...

Но почему они привязали сюда какого-то Ричарда Кордову, о котором постоянно толкуют? И кто пустил в ход его пистолет, чтобы убить этого Кордову?

— К...как... — Пересохший язык был не в силах выдавить хоть слово.

— Фальшивка, — пренебрежительно отмахнулся Барри. — Совершенно явная фальшивка. Я не мастер по компьютерам, но даже я знаю, что можно сделать с его помощью. Например, напялить маску на этого типа на фотографиях! Да все это просто смешно!

— Откуда... — Наконец Лютер Брейди обрел голос. — Откуда это у вас?

Холуша ткнул в центральную фотографию:

— Мы нашли их пол полушкой на кресле в доме жертвы. На том кресле, на котором он был убит. — Палец коснулся коричневатого пятна по обрезу одного из снимков. — Это его кровь, которая просочилась сквозь подушку.

— Вы просто обязаны поверить мне, — сказал Лютер, наклоняясь вперед и закрывая фотографии руками. Он не хотел, чтобы кто-то, особенно Барри, смотрел на них. Но он должен убедить этих детективов. — Я не убивал этого человека! Клянусь вам! Я ложно обвинен в том. чего никогда не делал!

Янг продолжал неотрывно смотреть на него.

— Зачем кому-то это было надо, мистер Брейди?

— У церкви дорментализма врагов более чем достаточно, — сказал Барри. — Мистер Брейди — духовный лидер церкви, ее общественное лицо. Если этот заговор с целью обесчестить его, лишить доверия, увенчается успехом, церкви будет нанесен невосполнимый ущерб.

— Что ж, — сказал Янг, — в таком случае есть очень простой выход. Если прошлой ночью вы не были в доме мистера Кордовы, то где же вы были, мистер Брейди?

С этими мальчишками!

Признать этого он никак не мог. Да и что это ему даст? Он никогда не позволял никому из этих ребят увидеть его в лицо. Даже Петрович не знал, как он выглядит.

— Я был в своей хижине на севере штата.

— Может кто-либо подтвердить ваше пребывание там?

— Я... нет, я был там один. Я приезжаю туда каждое воскресенье вечером, чтобы избавиться от груза церковных дел и шума города и в тишине пообщаться со своим кселтоном.

Холуша хмыкнул.

— Ваш кселтон, или как там вы его называете, здорово смахивает на пару подростков.

— Значит, никто не может подтвердить, что прошлой ночью вы были в своей хижине? — снова спросил Янг.

— Нет.

— Я тоже так думаю. — Янг вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги. — Вот ордер на ваш арест.

Когда он протянул его Барри, Холуша извлек из кармана наручники.

— Лютер Брейди. — сказал Янг, — я арестую вас за убийство Ричарда Кордовы. Я знаю, что тут присутствует ваш адвокат, но я в любом случае собираюсь зачитать вам ваши права. У вас есть право хранить молчание...

Остальных слов Лютер не расслышал, потому что в ушах у него стоял гул. Но он столько раз слышал их по телевизору, что знал наизусть. Правда, и в самых страшных ночных кошмарах он не мог представить, что кто-то будет зачитывать ему права Миранды...

Он посмотрел на Барри, который упорно продолжал хранить молчание. Тот разглядывал фотографии.

— Барри?..

Адвокат поднял на него глаза и покачал головой:

— Тебе нужна более серьезная помощь, чем могу дать я, Лютер. Тебе нужен адвокат по уголовным делам. И хороший. Я незамедлительно позвоню кое-кому.

— Барри, ты должен уберечь эти снимки от глаз публики. Они поддельные, Барри. — Он повернулся к Янгу и Холуше. — Клянусь, они поддельные, и молю вас, не позволяйте, чтобы о них стало известно. Вы же знаете, едва только что-либо подобное становится известно, и человек уже навсегда замаран. Пусть даже его невиновность будет потом доказана, ему уже никогда не отмыться.

— Мы сделаем, что сможем, — сказал Янг. — В данный момент нас больше интересует убийство.

Лютер постарался справиться с дрожью, когда на запястьях у него защелкнулись наручники. Вчера он был едва ли не властелином мира, потому что Опус Омега был почти завершен. А теперь он арестован за убийство и вся его жизнь смыта в сточную канаву.

Как? Как это могло случиться?

Джек кивнул Эстебану и, миновав холл, оказался на тротуаре.

На Бикман-Плейс стояла тишина, но не такая, как воцарилась в доме Герты, когда Джек услышал, что цель Опуса Омега — убить ее. Что за чертовщина?

Почему? Как? Больше она ничего не рассказала.

Кто она такая, что этот Расалом и Иное хотят ее смерти? Кроме уже привычных слов «я твоя мать», она больше ничего не сказала.

Последние ее слова были о том, что она устала и ему стоит уйти. Они поговорят в другой день.

Он пошел к Джиа. Вики должна быть в школе, но он надеялся, что Джиа дома. Ему так нужна хоть толика нормальности.

Новости пришли к утру.

Проснувшись, Джек подключился к каналу Эн-би-си. Он и сам толком не знал, чем объяснить выбор. Может, потому, что Брейди был частым гостем на этом канале. К тому же звучала его любимая мелодия — кто был тем гением, который придумал запускать радиопрограмму на телевидении? — но так или иначе, немного подождав, он увидел физиономию Брейди.

Точнее, показывали его фотографию, и голос диктора сообщал, как все шокированы — шокированы! — известием, что Лютер Брейди арестован за убийство. Затем в прямом эфире пошла картинка от дома предварительного заключения для мужчин в Бронксе, где Брейди провел ночь. Симпатичная блондинка-ведущая стояла на обочине, а за ее спиной кричали и размахивали плакатами около сотни возмущенных пикетчиков.

Отпустив несколько вступительных замечаний, она вытащила на экран какую-то молодую женщину. Джек узнал неизменно веселую Кристи из храма. Но сегодня на лице ее не было веселья. Она стояла в своем сером мундирчике с высоким воротником и шитьем на лацканах; по щекам струились слезы, пока она бормотала о вопиющей несправедливости развязанной травли. Если такого восхитительного человека, как Лютер Брейди, который облагодетельствовал так много людей по всему миру, обвиняют в убийстве, то это просто... просто несправедливо!

— Куда справедливее, чем ты можешь себе представить, моя дорогая, — пробормотал Джек.

Далее блондинка-репортерша выхватила из толпы еще одно знакомое лицо — плакатного арийского мальчика Атоора. Но если Кристи была опечалена, то по контрасту с ней Атоор пылал гневом. Его гладко выбритые щеки рдели багровым румянцем, когда он обвинял полицию, окружного прокурора, да и город, как таковой.