Наталья Гончарова - Вадим Старк

Тот попытался его успокоить, но Пушкин, сделав отрицательный жест рукою, добавил:

— Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; она должна всё знать. Впрочем, делайте со мною, что угодно, я на всё согласен и на всё готов.

После отъезда врачей он остался на попечении Спасского, который исправно исполнял сделанные ими предписания. По желанию родных и друзей именно он сказал Пушкину об исполнении христианского долга, на что он тотчас согласился.

— За кем прикажете послать?

— Возьмите первого, ближайшего священника.

Было уже поздно, и за священником решили послать утром.

Часы пробили восемь вечера, когда вернулся доктор Арендт. Осмотрев рану, он оставил Пушкина на попечение Спасского. Пушкин спросил у того, что делает жена. Врач ответил, что она несколько успокоилась. Пушкин заметил:

— Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском.

— Не уехал ли еще Арендт? — спросил затем Пушкин.

Услышав, что Арендт еще здесь, сказал:

— Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат.

Эту просьбу Спасский передал Арендту, который должен был увидеть императора. При прощании Пушкин лично повторил свою просьбу. Арендт обещал вернуться к одиннадцати часам, сказав, что он по своему долгу придворного врача обязан обо всем доложить государю. В передней Арендт сказал Данзасу:

— Штука скверная, он умрет.

Между тем собрались ближайшие друзья и родные: В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, М. Ю. Виельгорский, П. И. Мещерский, П. А. Валуев, А. И. Тургенев, Е. И. Загряжская. С этого времени и до самой смерти поэта они лишь на короткое время оставляли его дом и снова возвращались. Жуковский взял на себя все хлопоты, он же велел закрыть дверь с лестницы в переднюю, так как напротив была дверь в кабинет, где лежал Пушкин, и шум мог его беспокоить. Входить в квартиру стали теперь через служебную дверь, ведущую с нижней площадки лестницы в буфетную. Оттуда проходили в столовую и только потом шли или через переднюю к Пушкину, или через гостиную к Наталье Николаевне.

Уехав от Пушкина, Арендт отправился во дворец, но императора не застал: тот был в театре, где и узнал о состоявшейся дуэли. Около полуночи фельдъегерь привез Арендту повеление ехать к Пушкину, отвезти ему собственноручное письмо царя с тем, чтобы, прочитав его Пушкину, возвратиться с ним назад и рассказать о его состоянии. В записке императора Арендту стояло: «Я не лягу, я буду ждать». В полночь Арендт снова был у Пушкина. Записка, которую он привез, карандашом написанная Николаем I прямо в театре, гласила: «Если Бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся: я беру их на свои руки». Император прощал Пушкину то, что он в нарушение обещания, данного при их встрече 23 ноября 1836 года, не предупредил его о предстоящей дуэли. Как ни просил Пушкин оставить ему письмо, Арендт не мог этого сделать. Уезжая, он сказал доктору Спасскому, чтобы в случае надобности немедленно послали за ним. После отъезда Арендта Пушкин позвал Наталью Николаевну, рассказал ей о письме и просил не быть постоянно в его комнате, сказав, что сам будет посылать за ней. Эту ночь с 27 на 28 января она без сна провела не в своей комнате, а в гостиной, за стеной кабинета. Оставшись со Спасским, Пушкин просил его подать из ближнего ящика какую-то по-русски написанную бумагу и сжечь на его глазах. Спасский, в свою очередь, спросил, не угодно ли ему сделать какие-то распоряжения. Ответ был лаконичным: «Все жене и детям».

Затем Пушкин остался наедине с вошедшим Данзасом, которому продиктовал свои долги и подписал их реестр довольно твердой рукой. Долгов накопилось до 140 тысяч. Теперь, после письма царя, Пушкин был уверен, что они будут заплачены казной. Данзас по его просьбе подал ему шкатулку со стола. Пушкин извлек из нее кольцо и просил принять его на память о нем. Данзас сказал, что готов отомстить за него, вызвав на дуэль Дантеса. Пушкин живо возразил: «Нет, нет — мир, мир».

Ночью Наталья Николаевна несколько раз прокрадывалась в комнату, где лежал Пушкин, и прислушивалась. Он не мог ее видеть, так как лежал на диване в выгороженном углу кабинета, но тотчас ощущал ее присутствие и повторял: «Жена здесь, отведите ее». Она попробовала было приоткрыть со стороны гостиной дверь, которой не пользовались, поскольку она была перекрыта стеллажами с книгами, но Пушкин услышал и это и велел дверь закрыть. Однажды он подозвал ее к себе и сказал: «Будь спокойна, ты невинна в этом». В кабинете с Пушкиным все время оставался Данзас.

В эту первую ночь боли усилились до такой степени, что Пушкин в какой-то момент не смог сдержать крик, долетевший до соседней гостиной, где находились Вяземская и Наталья Николаевна, которая как раз забылась сном минут на десять. Вяземская сказала ей, что кричал кто-то на улице. Ночью у Пушкина даже появилась мысль о том, чтобы застрелиться, и он приказал камердинеру подать ему ящик, где лежали пистолеты. Он доложил Данзасу, а тот отобрал ящик у Пушкина.

Под утро, как вспоминал приехавший к Пушкину Даль, боли у него еще усилились, в животе образовалась значительная опухоль. Он не мог лежать на боку. В шестом часу Спасский, всю ночь остававшийся в доме, послал за Аренд-том, который тотчас прибыл. Пушкин испытывал ужасную боль, но сдерживал стоны, чтобы не напугать жену. При этом повторял: «Зачем эти мучения? Без них я бы умер спокойно».

Утром 28 января, когда наступило некоторое облегчение, послали за священником отцом Петром из соседней церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной. Он исповедал Пушкина и приобщил Святых Тайн. Престарелый священнослужитель был поражен тем глубоким чувством, с каким Пушкин отнесся к исполнению последнего христианского долга. Выйдя из кабинета, он сказал кому-то: «Я стар, мне уж недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имеет». Он чуть ли не со слезами на глазах рассказывал Вяземскому о благочестии, с которым Пушкин принял причастие.

Пушкин, еще находившийся под впечатлением исповеди, сказал: «Жену, просите жену». Спасский вспоминал: «Она с воплем горести бросилась к страдальцу. Это зрелище у всех извлекло слезы. Несчастную надо было отвлечь от одра умирающего». Затем он стал прощаться с друзьями: Жуковским, Виельгорским, Вяземским, Тургеневым, Данзасом — после чего спросил: «А что же Карамзиных здесь нет?» Послали за Екатериной Андреевной, которая вскоре и приехала. Увидев ее, он слабым, но ясным голосом сказал: «Благословите меня». Она от дверей перекрестила его, он попросил ее подойти ближе, взял ее руку и положил себе на лоб. Она снова благословила его, он поцеловал ее руку. Потом он попросил детей. Их привели и принесли к нему полусонных. С ними была и Александрина. Пушкин по очереди клал руку на голову каждого, крестил и движением руки отсылал.

С тех пор как ему несколько полегчало, он часто призывал Наталью Николаевну; призовет на минуту и отошлет, повторяя, что она ни в чем не виновата. Выходя от него, она поначалу, не веря в его смерть, твердила, как заклинание, что он не умрет. Выйдя в очередной раз, сказала: «Quelque chose me dit qu’il vivra[132]».