Егор - Мариэтта Чудакова

– Освобождаюсь вчистую, с полной реабилитацией! – с торжеством прокричал он мне, стоя на вахте, уже за пределами зоны, и помахивая реабилитационной справкой.

– Сколько же тебе пришлось зря просидеть? – спросил я.

– Около семи, – ответил Ян уже другим, несколько упавшим голосом.

Тюрьма и лагерь действуют на неустойчивые в моральном отношении натуры деморализующе, особенно если человек попадает в заключение молодым, с еще не сложившимися убеждениями, этическими нормами. Негативный опыт лагерной жизни среди воров, бандитов, убийц и насильников чаще всего способствует выработке “приблатненной” психологии и морали».

И Рокотову «захотелось после страшных лагерных лет пожить “на всю катушку”, а учеба в институте и грошовая стипендия давали слишком мало возможностей… Ян бросил институт и занялся подпольным промыслом. В этом ему помогали еще несколько человек из нашего лагеря, которые в свое время также сидели по 58-й статье и были реабилитированы, но в лагере прониклись уголовным взглядом на мир и жизнь».

Так сталинский лагерь ломал всю жизнь молодых людей…Во время моей работы (1994–2000) в Комиссии по вопросам помилования при Президенте России (существовала при Ельцине такая Комиссия, и шло помилование – снижали сроки наказания от 500 до 800 заключенным ежемесячно) мне не раз приходилось читать дела осужденных, не вылезавших из тюрьмы, – по пять-шесть приговоров за жизнь. И почти всегда первая посадка обнаруживалась в конце 40-х годов, в 16–17 лет… Первый лагерь определял всю дальнейшую судьбу.

Тогда за доллар по официальному курсу давали четыре рубля, туристам из «капстран» – 10 рублей. Иностранных туристов это, естественно, не очень-то устраивало. Рокотов предлагал совсем другую цену – 20–25 рублей. А потом с выгодой перепродавал валюту – доллары или западногерманские марки – советским туристам или командировочным.

«Одна моя бывшая солагерница, – пишет И. Фильштинский, – шепотом рассказывала мне, что обороты Яна достигали многих десятков тысяч рублей. Ходили слухи о его легендарном богатстве, каких-то немыслимых кутежах в московских и ленинградских ресторанах и о любовных связях с красотками уголовного и полууголовного мира».

…Уже этого одного советская власть не могла вытерпеть. Не моги быть богатым! Только нам, партчиновникам, это позволено. И кутим мы подальше от ваших глаз.

А ведь Рокотов не только никого не убил и не ограбил, но вряд ли даже по-крупному обманывал! Кроме родной советской власти.

…«Черный рынок» – пространство «валютчиков» – простирался от Пушкинской площади до гостиниц «Националь» и «Москва». Там сновали те, кто скупали у иностранцев (их стало в Москве намного больше после Всемирного фестиваля молодежи летом 1957 года) валюту и золотые монеты (их привозили почему-то арабские офицеры…). Все это постепенно попадало в руки Рокотова и его подельников.

Летом 1960 года вышел указ – дела о «нарушении правил валютных операций» передавались от МВД к КГБ. То есть дела эти приобретали знакомую всем зловещую «антисоветскую» окраску…

В мае 1961 года 33-летнего Рокотова, а также его ровесника, аспиранта Плехановского института Д. Яковлева и 24-летнего студента В. Файбышенко арестовали.

«Известия» и «Комсомольская правда», соревнуясь в эпитетах, называли их слизняками, подонками, «обезьяньим стадом, которое жалело лишь об одном: в нашей честной Москве нельзя так, как в Лондоне, Париже или Нью-Йорке, открыто потрясать своими барышами (журналисты проговорились: только скрытно можно пользоваться барышами – как партноменклатура! – М. Ч.) и, требуя и ликуя, мчаться по дневным, освещенным светом солнца улицам».

Сегодня и не очень-то поймешь эти слова…

Арестованные ожидали приговора, положенного по закону, – три года лишения свободы с конфискацией имущества.

К началу следствия приняли основы нового законодательства. Теперь им могли дать восемь лет.

Но за две недели до начала процесса, по настоянию тогдашнего председателя Президиума Верховного совета Л. Брежнева, Президиум выпустил указ – нарушители валютных операций теперь могли получить пятнадцать лет.

Известно во всей мировой юриспруденции – закон, ухудшающий положение подсудимого, обратной силы не имеет. Но, как писал Маяковский:

У советских

собственная гордость:

На буржуев

смотрим свысока.

Поэтому всем троим был вынесен приговор – 15 лет.

А обещали Рокотову на следствии не больше пяти… Он был потрясен. Генерал КГБ, курировавший процесс и дававший это обещание, угрюмо сказал ему – «Это неожиданность и для нас». И обещал пересмотр дела.

Происходило же все это потому, что вернулся из Западного Берлина (еще не отгороженного каменной стеной от Восточного) разъяренный Никита Хрущев. Он там поучал буржуев – почему у вас городом заправляет «черная биржа»? Тут ему и сказали, что и здесь, как обычно, мы переплюнули растленный Запад и такой «черной биржи», как у нас двух шагах у Кремля, у них все-таки нет…

Председатель КГБ Шелепин готовно доложил Хрущеву, что головка московской «черной биржи» уже сидит.

– И сколько им дадут?

– По кодексу – пять-шесть лет.

Хрущев чуть не задохнулся от гнева.

…И когда, нарушив ради воли первого секретаря правящей партии закон, фарцовщикам вынесли приговор – 15 лет, он потребовал расстрела.

Несмотря на свой антисталинский доклад 1956 года, он сам был воспитанником той эпохи, которая началась в конце 1917 года. Когда вообще отменили суд, поскольку он был «буржуазным». И людей стали расстреливать, «руководствуясь своим революционным правосознанием».

А позже, формально уже при наличии суда – много лет жизни Хрущева шло под сталинским негласным девизом: «Нет человека – нет проблемы».

Первого июля спешно принят указ, вводивший смертную казнь за валютные операции.

17 июля 1961 года «Правда» опубликовала информацию:

«В Верховном суде РСФСР.

Генеральным прокурором СССР был внесен в Верховный суд РСФСР кассационный протест на жесткость приговора Московского городского суда по делу Рокотова и др. Однако, учитывая, что Рокотов и Файбышенко совершили тяжкое уголовное преступление, Верховный суд РСФСР на основании части второй ст. 15 Закона о государственных преступлениях приговорил Рокотова и Файбышенко к смертной казни – расстрелу…

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Приговор встречен с одобрением присутствующими в зале суда».

…Сохранились свидетельства, что, услышав смертный приговор, Рокотов еле дошел до своей камеры. К нему вызвали врача, долго приводили в чувство.

– Кому поверил? – хватаясь за голову, повторял Рокотов. – Суке советской поверил!

У двоих молодых людей отнимали жизнь в угоду одному человеку. А культурного кругозора самого Хрущева не хватило для понимания того, что нарушение аксиом права затмит для западных наблюдателей впечатления от московской «черной биржи».