Бесы - Федор Достоевский

II

Лембке вдруг вошел быстрыми шагами, в сопровожденииполицеймейстера, рассеянно поглядел на нас и, не обратив внимания, прошел былонаправо в кабинет, но Степан Трофимович стал пред ним и заслонил дорогу. Высокая,совсем непохожая на других фигура Степана Трофимовича произвела впечатление;Лембке остановился.

– Кто это? – пробормотал он в недоумении, как бы с вопросомк полицеймейстеру, нимало, впрочем, не повернув к нему головы и всё продолжаяосматривать Степана Трофимовича.

– Отставной коллежский асессор Степан Трофимов Верховенский,ваше превосходительство, – ответил Степан Трофимович, осанисто наклоняя голову.Его превосходительство продолжал всматриваться, впрочем весьма тупым взглядом.

– О чем? – и он с начальническим лаконизмом, брезгливо инетерпеливо повернул к Степану Трофимовичу ухо, приняв его наконец заобыкновенного просителя с какою-нибудь письменною просьбой.

– Был сегодня подвергнут домашнему обыску чиновником,действовавшим от имени вашего превосходительства; потому желал бы…

– Имя? имя? – нетерпеливо спросил Лембке, как бы вдруг очем-то догадавшись. Степан Трофимович еще осанистее повторил свое имя.

– А-а-а! Это… это тот рассадник… Милостивый государь, вызаявили себя с такой точки… Вы профессор? Профессор?

– Когда-то имел честь прочесть несколько лекций юношеству –ского университета.

– Ю-но-шеству! – как бы вздрогнул Лембке, хотя, бьюсь обзаклад, еще мало понимал, о чем идет дело и даже, может быть, с кем говорит. –Я, милостивый государь мой, этого не допущу-с, – рассердился он вдруг ужасно. –Я юношества не допускаю. Это всё прокламации. Это наскок на общество,милостивый государь, морской наскок, флибустьерство… О чем изволите просить?

– Напротив, ваша супруга просила меня читать завтра на еепразднике. Я же не прошу, а пришел искать прав моих…

– На празднике? Праздника не будет. Я вашего праздника недопущу-с! Лекций? лекций? – вскричал он бешено.

– Я бы очень желал, чтобы вы говорили со мной повежливее,ваше превосходительство, не топали ногами и не кричали на меня, как намальчика.

– Вы, может быть, понимаете, с кем говорите? – покраснелЛембке.

– Совершенно, ваше превосходительство.

– Я ограждаю собою общество, а вы его разрушаете.Разрушаете! Вы… Я, впрочем, об вас припоминаю: это вы состояли гувернером вдоме генеральши Ставрогиной?

– Да, я состоял… гувернером… в доме генеральши Ставрогиной.

– И в продолжение двадцати лет составляли рассадник всего,что теперь накопилось… все плоды… Кажется, я вас сейчас видел на площади.Бойтесь, однако, милостивый государь, бойтесь; ваше направление мыслейизвестно. Будьте уверены, что я имею в виду. Я, милостивый государь, лекцийваших не могу допустить, не могу-с. С такими просьбами обращайтесь не ко мне.

Он опять хотел было пройти.

– Повторяю, что вы изволите ошибаться, вашепревосходительство: это ваша супруга просила меня прочесть – не лекцию, ачто-нибудь литературное на завтрашнем празднике. Но я и сам теперь от чтенияотказываюсь. Покорнейшая просьба моя объяснить мне, если возможно: какимобразом, за что и почему я подвергнут был сегодняшнему обыску? У меня взялинекоторые книги, бумаги, частные, дорогие для меня письма и повезли по городу втачке…

– Кто обыскивал? – встрепенулся и опомнился совершенноЛембке и вдруг весь покраснел. Он быстро обернулся к полицеймейстеру. В сиюминуту в дверях показалась согбенная, длинная, неуклюжая фигура Блюма.

– А вот этот самый чиновник, – указал на него СтепанТрофимович. Блюм выступил вперед с виноватым, но вовсе не сдающимся видом.

– Vous ne faites que des bêtises,[189] – с досадой излобой бросил ему Лембке и вдруг как бы весь преобразился и разом пришел всебя. – Извините… – пролепетал он с чрезвычайным замешательством и краснея кактолько можно, – это всё… всё это была одна лишь, вероятно, неловкость,недоразумение… одно лишь недоразумение.

– Ваше превосходительство, – заметил Степан Трофимович, – вмолодости я был свидетелем одного характерного случая. Раз в театре, вкоридоре, некто быстро приблизился к кому-то и дал тому при всей публикезвонкую пощечину. Разглядев тотчас же, что пострадавшее лицо было вовсе не то,которому назначалась его пощечина, а совершенно другое, лишь несколько на то похожее,он, со злобой и торопясь, как человек, которому некогда терять золотоговремени, произнес точь-в-точь как теперь ваше превосходительство: «Я ошибся…извините, это недоразумение, одно лишь недоразумение». И когда обиженныйчеловек все-таки продолжал обижаться и закричал, то с чрезвычайною досадойзаметил ему: «Ведь говорю же вам, что это недоразумение, чего же вы ещекричите!»

– Это… это, конечно, очень смешно… – криво улыбнулся Лембке,– но… но неужели вы не видите, как я сам несчастен?

Он почти вскрикнул и… и, кажется, хотел закрыть лицо руками.

Это неожиданное болезненное восклицание, чуть не рыдание,было нестерпимо. Это, вероятно, была минута первого полного, со вчерашнего дня,яркого сознания всего происшедшего – и тотчас же затем отчаяния, полного,унизительного, предающегося; кто знает, – еще мгновение, и он, может быть,зарыдал бы на всю залу. Степан Трофимович сначала дико посмотрел на него, потомвдруг склонил голову и глубоко проникнутым голосом произнес:

– Ваше превосходительство, не беспокойте себя более моеюсварливою жалобой и велите только возвратить мне мои книги и письма…

Его прервали. В это самое мгновение с шумом возвратиласьЮлия Михайловна со всею сопровождавшею ее компанией. Но тут мне хотелось быописать как можно подробнее.

III

Во-первых, все разом, из всех трех колясок, толпой вступилив приемную. Вход в покои Юлии Михайловны был особый, прямо с крыльца, налево;но на сей раз все направились через залу – и, я полагаю, именно потому, что тутнаходился Степан Трофимович и что всё с ним случившееся, равно как и всё ошпигулинских, уже было возвещено Юлии Михайловне при въезде в город. Успелвозвестить Лямшин, за какую-то провинность оставленный дома и не участвовавшийв поездке и таким образом раньше всех всё узнавший. С злобною радостью бросилсяон на наемной казачьей клячонке по дороге в Скворешники, навстречувозвращавшейся кавалькаде, с веселыми известиями. Я думаю, Юлия Михайловна,несмотря на всю свою высшую решимость, все-таки немного сконфузилась, услыхавтакие удивительные новости; впрочем, вероятно, на одно только мгновение.Политическая, например, сторона вопроса не могла ее озаботить: Петр Степановичуже раза четыре внушал ей, что шпигулинских буянов надо бы всех пересечь, аПетр Степанович, с некоторого времени, действительно стал для нее чрезвычайнымавторитетом. «Но… все-таки он мне за это заплатит», – наверно, подумала она просебя, причем он, конечно, относилось к супругу. Мельком замечу, что ПетрСтепанович на этот раз в общей поездке тоже, как нарочно, не участвовал, и ссамого утра его никто нигде не видал. Упомяну еще, кстати, что ВарвараПетровна, приняв у себя гостей, возвратилась вместе с ними в город (в однойколяске с Юлией Михайловной), с целью участвовать непременно в последнемзаседании комитета о завтрашнем празднике. Ее, конечно, должны были тожезаинтересовать известия, сообщенные Лямшиным о Степане Трофимовиче, а можетбыть, даже и взволновать.