Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

Но в тюремной камере Чудотворцев разве только прислушивался к внутренней музыке. Нет никаких данных о том, чтобы Чудотворцев писал в тюрьме музыку; работа над «Действом о Граали», кажется, прервалась навсегда, хотя музыка идей, наверное, присутствовала в написанном, а писал Чудотворцев тогда практически непрерывно, хотя написанное им регулярно исчезало и не возвращалось к нему (за редким исключением). Чудотворцев не перечитывал написанное; у него не было на это времени, да и разобрать свои карандашные каракули ему не удавалось. Оставалось только утешаться тем, что и Плотин, чьи «Эннеады» Чудотворцев перечитывал в камере, избегал сам себя перечитывать, правда, не потому, что у него изымали написанное, а потому, что слабое зрение не позволяло, и это роднило Чудотворцева с ним. Мог Платон Демьянович вспомнить и Боэция, писавшего в заключении среди пыток свое «Утешение философией», но то, что писал в тюрьме Чудотворцев, на Боэция не походило, даже если служило Платону Демьяновичу утешением в тот момент, когда писалось. Очевидно, Платон Демьянович писал бы, даже если бы знал наверняка, что написанное им уничтожается. Может быть, так оно и было; тюремные рукописи Платона Демьяновича не вернули ему даже после условного освобождения. Я чуть было не написал, что не встречал ни одного человека, читавшего эти рукописи, но, по-видимому, их читал, скажем, Григорий Богданович Лебеда, этот чудотворцевовед, как выразился в моем присутствии Игнатий Лукьянович Криштофович. Неужели тому и другому давали эти рукописи на отзыв, а может быть, для дешифровки неразборчивых мест или для реферирования? Кто-то явно читал тюремные рукописи Чудотворцева, причем читал с жадностью в нетерпеливом ожидании продолжения, вот почему эти рукописи с такой быстротой изымались, иногда прерванные на полуслове, как рассказывал Платон Демьянович. Ждали, что Чудотворцев напишет вот-вот нечто очень важное, и одиночное заключение было надежнейшим способом это важное засекретить. Я вынужден ограничиваться домыслами, но многое свидетельствует о том, что Чудотворцева читали на самом идеологическом верху Маловероятно, чтобы оттуда спускали ему указания, как писать, так что остается предположить, что импульсы шли в обратном направлении: от заключенного Чудотворцева наверх. Не влиянием ли Чудотворцева объясняется идеологическая эволюция советской власти от пролетарского интернационализма к великодержавному патриотизму с элементами православия? Ходят слухи, что в тюремных рукописях Чудотворцева впервые употреблено и выражение «сумбур вместо музыки», отнесенное к Шостаковичу, хотя у Чудотворцева шла речь о пролеткультовском авангардизме. Во всяком случае, о Вагнере и Мусоргском речь в тюремных писаниях Чудотворцева шла, так что новый Платон в заточении отдал дань музыке, как Сократ, следуя инспирациям своего Демона, ибо слышать живую музыку Платон Демьянович в тюрьме не мог иначе, как во сне. Тюремную одиссею Платона Демьяновича трудно проследить, его переводили из тюрьмы в тюрьму, иногда «далеко от Москвы», как назывался модный роман сталинского времени, но везде ему была гарантирована одиночная камера и любые книги, какие бы он ни заказывал, даже если они поступали с опозданием в несколько недель.

При этом свежих газет Платону Демьяновичу не давали, да он и не требовал газет, но газеты предлагались ему тоже с опозданием на несколько дней, уже в виде подшивок. Как правило, это была, разумеется, «Правда», реже «Известия». Видно, кто-то все-таки контролировал информацию, поступающую к Платону Демьяновичу, да и насколько можно было по газетам судить о происходящем в стране? Чудотворцев обнаруживал иногда поразительную проницательность в том, что он тогда писал; то была догадливость на грани пророчества. Если газеты и поступали, он разве только заглядывал в них, схватывая главное между строк иногда в смысле прямо противоположном напечатанному. Он реставрировал ход событий, как историк, по скудным данным, дошедшим до него, хотя Чудотворцев был не историк, а современник реставрируемых событий (если про него вообще можно сказать «современник», правда, сам о себе он никогда не сказал бы, как Мандельштам: «Нет, никогда ничей я не был современник», так как чувствовал свою со-временность всему, что было, и многому из того, что будет). Иногда до Чудотворцева доходили без всякого требования с его стороны и совершенно недоступные рядовому советскому человеку материалы, чуть ли не засекреченные, рассчитанные на самых высокопоставленных партийных работников, как, например, иностранные газеты (высокопоставленные работники в своей массе, правда, были не в состоянии их читать за незнанием иностранных языков; то, что для них не переводили, Чудотворцев читал в оригинале). Интересно, что среди этих материалов преобладали немецкие, так что Платон Демьянович был осведомлен о событиях в национал-социалистической Германии лучше, чем о событиях в Советской России.

Но зрение не позволяло Платону Демьяновичу слишком пристально вглядываться в газеты; он едва заглядывал в них и редчайшие книги заказывал иной раз ради одной-единственной цитаты. Он и своих-то писаний не перечитывал уже потому, что их у него изымали. Написанное в те годы Чудотворцев восстанавливал тридцать лет спустя, диктуя Клавдии книгу под шокирующим названием «Оправдание зла» (до сих пор из этой книги печатаются лишь отдельные фрагменты). Могу сказать одно: вряд ли эта книга сочинялась в шестидесятые годы заново. Принимая во внимание поразительную память Платона Демьяновича, я склонен считать, что в основном он действительно восстанавливал написанное в тюремной камере в тридцатые годы (с некоторыми неизбежными позднейшими комментариями). В последнее время у меня даже появилась возможность сравнивать (возможность, несколько проблематичная, так как фрагменты из подлинных тогдашних рукописей Чудотворцева предлагает мне не кто иной, как Всеволод Викентьевич Ярлов, якобы имеющий доступ к секретным архивам). Конечно, это не карандашные чудотворцевские подлинники: их, вероятно, теперь я и сам не разберу То, что мне приносит или присылает Ярлов, уже перепечатано ПРАКСом, готовящим будто бы рукопись Чудотворцева к изданию под прежним названием «Гений Сталина». Кстати, остается спорным, давал ли Чудотворцев своей рукописи такое название или с самого начала называл ее «Оправдание зла». Второй вариант названия представляется мне более обоснованным, так сказать, более чудотворцевским. Не секрет, что кое-кто из прошедших внутреннюю тюрьму на Лубянке, пытался потом писать апологии Сталина, причем иногда совершенно искренние, даже фанатические. Как правило, такие апологии не спасали от долгих лет заключения, а то и от расстрела. Когда Осип Мандельштам написал свое известное антисталинское стихотворение, Сталин распорядился изолировать, но сохранить его («…ведь он же мастер, мастер» – слово Сталина о Мандельштаме, откуда, возможно, происходит название булгаковского романа «Мастер и Маргарита»), впрочем, когда Мандельштам попытался написать оду Сталину, Сталин утратил к нему интерес и не препятствовал его дальнейшей лагерной судьбе с неизбежной гибелью.

Не знаю, насколько достоверны фрагменты, предоставленные мне Ярловым, хотя сомневаюсь, чтобы ПРАКС располагал фальсификаторами, способными с такой достоверностью подделать стиль Чудотворцева и, главное, его эрудицию, но, даже судя по этим фрагментам, то, что писал в тюрьме Чудотворцев, трудно признать апологией Сталина; пусть выражение «гений Сталина» в книге часто встречается и подробно анализируется, Чудотворцев нигде не пишет, что Сталин – гений. Выражение «гений Сталина» во многом противоположно этому ходячему идеологическому догмату Чудотворцев употребляет слово «гений» в древнем смысле как синоним слова «демон». Слово «гений» происходит от латинского «gens» («род») или от «gigno» («порождать»). Гений – это мужская сила, не совпадающая со своим носителем, но нападающая на него, обуревающая, движущая им. В этом смысле Джугашвили движим гением Сталина, причем гений – далеко не обязательно добрый гений, скорее напротив, как и демон (да и бывает ли стихия доброй или злой?). Свой гений есть не только у отдельного человека, но и у города или у державы. Так, по Чудотворцеву, гений Сталина в определенный период становится гением Третьего Рима. Чудотворцев даже позволяет себе по этому поводу цитировать Владимира Соловьева: